ДЕТЕКТИВ..
- нажимая на картинку вы перейдете
на предыдущие главы -
- 4 -
– Я вам позвоню, – обещаю я ему, снова покашливая. – Я запомнил ваш телефон.
За несколько дней до начала
Москва. 5 апреля
В шестом часу вечера к агентству подъехали серые «Жигули». За рулем сидела молодая женщина. Она развернула автомобиль, проехала мимо стоянки и выехала на улицу, чтобы оставить машину у соседнего дома.
Дронго в это время стоял в магазине, расположенном напротив агентства, и разглядывал ручки, выставленные в витрине. Августовский кризис сильно ударил по экспорту в страну, и прежнее великолепие разнообразных ручек самой фантастической стоимости – от нескольких сот до нескольких тысяч долларов – начало постепенно меркнуть. Многие банкиры и бизнесмены были разорены, а контингент лиц, которые могли покупать подобные вещицы, сузился до нескольких человек.
Долго оставаться в магазине нельзя, и он вышел на улицу. Все было рассчитано верно. С самого утра шел сильный дождь, на тротуаре слякотно и мокро. Дронго посмотрел на часы. На другом конце улицы в стоявшем у булочной автофургоне разместился с аппаратурой Захар Лукин. Захар бдительно прослушивал все разговоры мобильного телефона Артемьева. К этому мобильнику он подключился еще два часа назад, когда ему сообщили номер телефона руководителя агентства.
В шесть часов Артемьеву позвонил неизвестный абонент.
– Филипп Григорьевич, здравствуйте, – поздоровался мужской голос. Лукин, прослушивающий и одновременно записывающий все разговоры, включил запись.
– Что случилось? – раздался резкий голос Артемьева. – Почему ты звонишь в это время? Что-нибудь случилось?
– Мы сидим с ребятами уже несколько дней. По-моему, он нас водит за нос. Никто здесь не появлялся. И он сам никуда не выходит. Ребята дежурят попарно, все время находятся у его дома. Но никто похожий из дома не выходил.
– Свет у него горит?
– Мы не знаем. На всех окнах темные шторы, не пропускающие света. Что там происходит, узнать невозможно. Один из наших ребят сумел проникнуть в дом, постоял минут десять и послушал у его дверей. Все тихо, никакого шума. Нам кажется, что в квартире никого нет.
– Кажется или точно? – нервно спросил Артемьев.
– Мы так думаем, – пробормотал голос, – домой он не приходит. За несколько дней ни разу не появился. Газет и журналов не получает, писем тоже нет. Мы думали отключить в квартире свет, чтобы хозяин вышел на лестничную клетку, но его ящик с электросчетчиком заперт на замок. Может быть, кто-нибудь носит ему еду, чтобы он не выходил?
– И вы до сих пор не определили кто? Нужно обратить внимание на мусор. У них есть в доме мусоропровод?
– Есть. Но на лестничной клетке. Нам все же кажется, что его нет дома.
– Ладно. Может быть, и нет. Но все равно дежурство снимать нельзя. Рано или поздно он там появится.
– Сколько нам еще ждать?
– Сколько понадобится, – разозлился Артемьев, – сколько понадобится, столько и будете ждать. Все понял? И не нервируй меня своими звонками. Раз тебя туда послали, ты должен там сидеть. И если я узнаю, что твои ребята халтурят, вместо того чтобы заниматься делом...
– Обижаете...
– Так вот, я тебя предупредил. Если узнаю, что они отлучались хотя бы на минуту, лично всем головы поотрываю. Понадобится – будете сидеть до мая.
– Все понял, Филипп Григорьевич.
Артемьев отключился. Лукин записал весь разговор. Через тридцать минут Артемьев вышел из здания в сопровождении двоих мужчин. Они уже подошли к автомобилю, когда рядом затормозили «Жигули» и из машины, улыбаясь, выпорхнула молодая особа с ярко-рыжими волосами. Даже очень внимательный человек не смог бы заподозрить, что это не настоящие волосы хозяйки машины, а парик, на который была натянута кокетливо сдвинутая набок беретка.
Рыженькая попыталась развернуть свой «жигуль», но неожиданно забуксовала на месте. Телохранитель открыл дверцы перед Артемьевым, подождав, пока тот сядет в авто.
«Жигули» буксовали прямо перед «БМВ». Водитель прошел к своему месту, оглянулся на машину.
– Проезжай! – крикнул он. – Да проезжай ты!
И в этот момент мотор заглох. Женщина, виновато улыбаясь, пожала плечами. Артемьев усмехнулся. Кто дает такой дуре водить машину? Водитель расхохотался.
– Уезжай, ну! – крикнул он. – Чего встала?
– Не заводится! – крикнула она. – Не заводится машина!
– Проезжай! – рявкнул водитель.
– Свалилась на нашу голову, – выругался телохранитель.
Но машина по-прежнему не заводилась.
– Помогите ей, – разрешил Артемьев, – может, аккумулятор сел. У такой дурехи что хочешь может случиться.
Водитель и телохранитель поспешили к машине, чтобы столкнуть ее с дороги.
– Нажми на газ! – зло заорал водитель.
Артемьев приоткрыл дверцу автомобиля, глядя на своих людей, пытавшихся столкнуть «Жигули» с растяпой-водителем. Он не заметил, как за его машиной появился неизвестный. Занятый маневрами с «Жигулями», он не заметил, как к нему подсел неизвестный.
Как и большинство иномарок, машина Артемьева имела свой персональный код и охранную сигнализацию с дистанционным управлением. Подходя к своему автомобилю, водитель открывал одновременно все дверцы. В отличие от машины старой советской конструкции, где каждую дверь приходилось открывать отдельно, в «БМВ» дистанционный механизм открыл разом все двери.
Артемьев с изумлением покосился на неожиданно появившегося в машине незнакомца.
– Кто вы такой? – недовольно спросил он. Только недовольство и недоумение – испуга не было. Но в эту секунду в бок ему уперлось дуло пистолета, и он тут же понял – это опасный враг.
Вот тут он испугался – человек может оказаться убийцей. Но убийца медлил. Он не стрелял, глядя на Артемьева и словно чего-то ожидая. Водитель и телохранитель Артемьева, отчаявшись дождаться от хозяйки «Жигулей» какой-то расторопности, подошли к машине, и она предложила кому-то сесть за руль ее автомобиля. Сама же вышла и остановилась рядом. Водитель, чертыхаясь, сел за руль, но тут же получил сильный удар рукояткой пистолета и упал вперед. Телохранитель испуганно замер, когда увидел, как женщина подняла пистолет и громко скомандовала:
– Лечь на землю! Быстро! И не двигаться. Одно движение, и я стреляю.
Пистолет лежал в кобуре у него под мышкой, но, видя, как она решительно действует, он понял, что благоразумнее подчиниться. И неловко плюхнулся на землю. Дронго, сидевший в машине, увидел, как упал охранник, и в эту секунду спросил у Артемьева:
– Кто вам приказал следить за моим домом?
– Вы с ума сошли? Кто вы такой? Что вам нужно? – Артемьев понял, что его не собираются убивать, если задают вопросы.
– Я Дронго. Вы приказали следить за моим домом. Я могу узнать, почему вы решили послать туда своих людей?
– Какой Дранго? – Он отлично понял, кто с ним говорит. Понял и несколько успокоился. Если информация, которую он получал, была верной, этот тип его ни за что не застрелит. Во-первых, он не бандит, а во-вторых, избегает подобных решений.
Артемьев даже не подозревал, что и эти его мысли входили в расчет Дронго. Он знал, что его репутация человека, избегавшего крови, известна всему городу. И наверняка в досье, которое получил Артемьев перед тем, как установить наблюдение за Дронго, были и эти важные сведения. Если бы Дронго нужно было только напугать главу фирмы, он бы наверняка не стал представляться. Но, представившись, он позволил Артемьеву просчитать варианты, тянуть время и в результате придал храбрости своему пленнику, что входило в его первоначальный план.
– Не Дранго, а Дронго. И не говорите, что вы никогда не слышали обо мне, – продолжал Дронго свою игру.
– Может, и слышал. Ну и что? Чего вы хотите? Сейчас подойдут мои телохранители и вышвырнут вас из машины.
– Предположим, вышвырнуть меня не так легко, – усмехнулся Дронго, – скорее я выброшу вас из машины к вашим телохранителям. Но на них особенно не надейтесь. Вам просто их сейчас не видно. Один лежит в машине, которая преградила вам путь, а второй уткнулся лицом в грязь.
– Черт возьми! – рыкнул Артемьев. – Что вы от меня хотите?
– Имя человека, который послал вас следить за мной. Мне нужно только его имя.
– Идите к черту! Я еще в своем уме. Вы же такой опытный профессионал. Как вы могли решить, что я назову это имя? Я не хочу, чтобы меня сразу же убрали.
– Так уберу вас я.
– Не уберете. Вы не убийца. Вы аналитик. Об этом знает любой следователь в Москве. Не нужно устраивать дешевых спектаклей, Дронго. Я вам все равно ничего не скажу. Но мы можем договориться. Я снимаю наблюдение за вашим домом на одни сутки, а вы убираетесь из моей машины и вообще из города. Хотя бы до двенадцатого мая. Вас устраивает такой вариант?
– Почему именно двенадцатого?
– Вы прекрасно знаете почему. Мне все равно вас не переиграть в этой словесной перепалке. Кончайте валять дурака, – посоветовал Артемьев, – и уберите свой пистолет.
– Я вам не верю.
– Придется поверить. Убив меня, вы станете преступником. Следователям будет очень нетрудно установить, кто именно меня убрал. Я фиксирую все свои объекты наблюдения в журнале, который хранится у меня в офисе. Они проверят и выйдут на вас. А вы получите пятнадцать лет тюрьмы вместо денег, которые вам обещали, если вам удастся вытащить в Москву Евгения Чиряева.
– Вы так откровенны. – Дронго все-таки ослабил нажим пистолета, словно колебался.
– Не считаю возможным играть в эти дешевые игры, – сердито бросил Артемьев. В его азиатских глазах появилось нечто хищное. – И учтите, я не прощаю, когда меня унижают. Лучше вам убить меня в машине, чем устраивать такой идиотский допрос. Я вам все равно ничего не скажу.
– Вы сильно рискуете, – сказал, словно немного колеблясь, Дронго. Артемьев уловил эту интонацию.
– Я нисколько не рискую, – хищно улыбнулся он, – примите мое предложение. Я дам вам один день. Потом мы объявим на вас охоту. А после двенадцатого мая всем уже будет безразлично, появитесь вы здесь или нет. Деньги, я знаю, у вас есть, вы человек обеспеченный и можете куда-нибудь укатить на месяц. Это единственное, что я вам могу предложить.
Галина Сиренко заметила, что служащие из офиса смотрят на стоящий у здания без движения «БМВ» и лежащего на земле телохранителя. Из дверей вышли несколько человек, и тогда она стремительно подбежала к своему автомобилю и одним движением выбросила с сиденья лежавшего без сознания водителя. Усевшись за руль, она развернулась и подъехала к «БМВ». Телохранитель, лежавший на земле, поднял голову, доставая оружие. Из офиса уже бежали несколько человек.
– Быстрее, – крикнула Сиренко, обращаясь к Дронго, – они нас заметили!
– Мы еще поговорим, – пообещал на прощание Дронго, вываливаясь из «БМВ». Он успел вскочить в «Жигули» в тот самый момент, когда телохранитель сделал первый выстрел. Он был раздосадован и напуган случившимся, понимая, что Артемьев не простит ему такого промаха. С остервенением он стрелял по «Жигулям», вымещая на машине свой страх и злость.
– Пригнитесь, – посоветовала Сиренко, уводя машину из-под обстрела.
– Кажется, выстрелы не были предусмотрены в нашей программе, – хмыкнул Дронго, чуть наклоняясь.
Одна из пуль попала в заднее стекло, и оно разлетелось вдребезги.
– Осторожнее! – крикнула Сиренко, сворачивая за угол.
– Получилось, – улыбнулся Дронго, поднимая голову.
– Вам нравится играть в ковбоя? – спросила Галина. – Он мог снести вам голову.
– Я пригнулся, – пробормотал Дронго, – просто унизительно прятаться от пуль придурка, который так ничего и не понял. Я даже ему благодарен. Он подарил нам абсолютное алиби. Такая стрельба в центре города создала эффект преследования. Что и требуется для отхода.
Артемьев тем временем вылез из машины. Он подошел к лежавшему на земле водителю, наклонился к нему. Рядом уже сидел один из его товарищей. Остальные сотрудники, подбежавшие к ним с оружием в руках, стояли полукругом, тяжело дыша.
«Придурки, – неприязненно подумал Артемьев, – ни на что не годные придурки».
– Он жив, – сообщил кто-то из сотрудников, – его сильно ударили, но он живой.
– Хорошо, – Артемьев посмотрел на свой офис. На минуту заколебался, но затем повернулся к машине. – Отбери двух ребят, пусть отвезут меня домой, – приказал он своему заместителю. – Объясни журналистам, что здесь произошло. Если, конечно, сможешь.
– А что мне говорить сотрудникам милиции?
– Что хочешь, – не сдержался Артемьев, – что тебе нравится, то и скажешь.
Он сел в машину, достал мобильный телефон и, подумав, набрал номер. Лукин зафиксировал его. Артемьев дождался, пока человек, которому он звонил, снимет трубку.
– Да, я слушаю, – прозвучало в трубке.
– У нас неприятности, – сообщил Артемьев, – ко мне приходил наш знакомый.
– Какой знакомый? – не понял абонент. – Куда он приходил?
– Наш знакомый, – с нажимом повторил Артемьев, – который собирается найти другого нашего знакомого.
– Я понял. Но почему он пришел к тебе?
– Видимо, обнаружил моих людей, которые проявляли к нему интерес. Он пришел, чтобы узнать, кто попросил меня о такой услуге.
– Надеюсь, его нет рядом с тобой?
– Он уже сбежал. Мои люди его немного побеспокоили. Он мне угрожал...
– И ты, конечно, ему ничего не сказал?
– А ты сомневаешься? – разозлился Артемьев. – Ты же меня знаешь столько лет.
– Ладно, не нужно по телефону. Приезжай ко мне. Я тебя жду.
Артемьев убрал аппарат. В салон автомобиля сели двое из его сотрудников. Заместитель наклонился к нему:
– Приехали из уголовного розыска. Филипп Григорьевич, вы будете с ними разговаривать?
– Сам будешь объясняться. И уволь, к чертовой бабушке, моего телохранителя! – рявкнул Артемьев. – Отбери у этого идиота оружие. Мне такие бараны не нужны!
В этот момент Лукин позвонил Дронго.
– Все в порядке, – сообщил он, – я записал их разговор. Он сейчас поехал на встречу.
Начало
Амстердам. 13 апреля
Утром я проснулся с непонятным ощущением сухости во рту. Моя небольшая комнатка в «Гранд-отеле» действует на меня угнетающе. В этом крыле, пристроенном к основному зданию, не было ни внешнего великолепия самого отеля, ни его комфорта. Скорее третьеразрядная европейская гостиница с набором услуг.
Но когда я спустился к завтраку, то понял, почему отель считается одним из самых роскошных в Амстердаме. Высокая, в два этажа, галерея, в которой был сервирован завтрак, была не просто красива. Она была великолепна. Рождалось ощущение, что ты попал в музей цветов, где для тебя сервирован столик.
Сидя за столиком, я заметил Широкомордого, который пристроился неподалеку. Рядом с ним сидел тип, которого я не видел в самолете. Но если бы видел, то наверняка решил бы, что это потенциальный убийца. Внешность вполне заурядная, серенький и незаметный. Но глаза – мертвые глаза человека, способного на все. Он даже ел как-то безучастно, словно ему было все равно, что именно он жует. Челюсти двигались как бы сами по себе, не согласуясь с выражением лица. Старик Ломброзо был прав: иногда человека можно идентифицировать и по внешнему виду. Такой может убить человека и даже не обратить на это внимания – так, прихлопнул назойливую муху между делом. Эти двое и будут моими спутниками во время всего путешествия. И я должен делать вид, что не замечаю их. Вот такая у нас идиотская игра. Хотя само присутствие двух мерзавцев действует на меня угнетающе.
Эти типы уже успели переехать в мой отель, а сегодня днем начнут слежку. В моей записной книжке пять фамилий. Пять человек, у которых мог спрятаться Труфилов, тот, кого ищу. Это самая большая ценность, которой я владею. Первый из нужных мне людей живет в Хайзене. Это совсем недалеко от Амстердама. Второй – в Антверпене. Третий и четвертый должны находиться в Париже, вернее, их обоих видели недавно в Париже. Дальше – по обстоятельствам. И наконец, пятого надо искать в Лондоне. Мне так и сказали, что их будет пятеро. Пять человек, с которыми может войти в контакт Труфилов. Пятеро, кто мог помочь ему с документами и убежищем. Четверо мужчин и одна женщина. Кочиевский считал, что убийцы, которые идут за мной по следам, не знают их адресов. На этом строился наш план. Я пока тоже не знаю адресов людей, чьи фамилии мне прекрасно известны, чьи личные дела я досконально изучал – вплоть до мельчайших черт и обстоятельств жизни. Умный Кочиевский не дал мне заранее адресов. Их я буду получать в каждом городе. Так менее опасно и для дела, и для меня, хотя я и смертник.
Сегодня тринадцатое апреля. Сегодня я начинаю поиски. В Европе 13 – счастливое число, в России – наоборот. Для меня это не имеет такого уж принципиального значения. А для Труфилова? Или для полковника Кочиевского, который так хочет его ликвидации? Или для Чиряева, который, конечно, не собирается возвращаться в Москву под конвоем? Для кого как.
Итак, что же произошло со мной? Почему я добровольно согласился выступать в качестве «идеальной мишени»?
Все кончилось в августе девяносто первого. После того, как застрелился Пуго, один из самых честных и самых порядочных людей, которых я знал в своей жизни. Для меня он был воплощением чести тех самых «латышских стрелков», о которых так много рассказывал мне мой отец.
Я часто встречался с Пуго, когда он работал в Риге. Мы вспомнили его принципиальные, смелые выступления. Он никогда не был ни наивным дурачком, ни прямолинейным кретином, способным лишь произносить пламенные речи и искренне верить в то, что говорят с высоких трибун. Это был умный, начитанный, грамотный и смелый человек. Он искренне полагал, что счастливая историческая судьба нашего народа связана с Москвой. Может быть, он ошибался, но в любом случае он говорил то, что думал. И всегда поступал в полном согласии со своей совестью.
Он искренне считал, что прав, поддерживая путчистов, спасающих столь наивным образом Советский Союз. Но после провала путча, перестав верить президенту, Пуго вернулся домой, отпустил свою охрану, не забыв поблагодарить их за службу, а потом, приняв последнее решение, сначала выстрелил в жену, потом в себя.
Уже позже мне рассказал один из бывших наших сотрудников о последних минутах жизни семьи Пуго. Он погиб сразу. Его жена какое-то время еще жила. Она сидела на полу и просила дать ей платок, чтобы вытереть кровь. А по квартире уже сновали прибывшие туда «сотрудники». Потом Пуго кремировали и похоронили. А в Верховном Совете известие об их смерти встретили аплодисментами. Интересно, как сложилась потом судьба аплодировавших депутатов?
Через несколько дней независимость Латвии признала Москва. А еще через два месяца я уволился из КГБ. Следующие два года были самыми трудными в моей жизни. Мать болела, нужны были лекарства, наши отношения с Вилмой испортились окончательно. А новые испытания и вовсе разорвали наш непрочный союз.
У нее появился друг. Модный рижский художник. К тому времени мы уже только формально считались мужем и женой. Просто у меня не было ни сил, ни возможностей разменять нашу квартиру. Она, не стесняясь, уже несколько раз ночевала у него, и мне приходилось думать не только о матери, но и о нашей дочери. К тому времени Илзе пошла в школу и многое начала понимать. Я опасался, что в школе может появиться та самая старушка в белом пальто или ее дочь, которая плюнет в лицо моей дочери за то, что ее отец служил «оккупационному режиму». В Латвии нас уже открыто называли «оккупантами». Дошло до того, что людей, служивших в эсэсовских частях, стали называть героями, а нас предателями. Я долго терпел, долгих два с половиной года. Но потом понял, что терпеть больше не стоит.
Латвия достаточно маленькая страна, здесь все друг друга знают. Ни устроиться на постоянную работу, ни даже мечтать о сносном существовании я к тому времени уже не мог. Я был узким профессионалом. Ничего другого делать не умел. Правда, довольно сносно владел двумя иностранными языками, и это меня как-то спасало, поддерживало на плаву. Весной девяносто четвертого Вилма предложила мне развестись. Она даже не возражала, чтобы я оставил девочку себе.
Нас развели довольно быстро. А через месяц в Риге появился Федор Гаско, с которым я познакомился еще в Африке. Он работал в торгпредстве. Встретились мы с ним случайно, но я узнал, что он президент большой фирмы и дела у него идут неплохо. В свое время я ему очень помог, и он об этом помнил. У него тогда пропали важные документы, а я подписал акт, что они сгорели во время пожара в его офисе. После нашей встречи в Риге он побывал у меня дома, увидел мою мать, дочь, которой было уже девять лет. И сразу предложил мне переехать в Москву, руководить службой безопасности в его фирме.
В Риге к тому времени меня уже ничто не держало. Но я долго колебался. Здесь был наш дом, могилы моих предков, отца. Но весной девяносто четвертого мать снова легла в больницу. У сестры, с трудом сводившей концы с концами, денег на ее лечение не было. Врачи посоветовали мне везти мать в Германию. Или в Россию. Это и решило в конечном итоге нашу дальнейшую судьбу. Мы переехали в Москву. Сначала снимали квартиру. Илзе пошла в школу. Спасибо Федору, он дал мне под честное слово большую сумму денег. И сразу взял на довольно высокую зарплату, и вскоре я уже отработал свой долг.
Матери сделали операцию, все прошло благополучно, хотя ей было уже за семьдесят. Мы купили небольшую двухкомнатную квартиру. Я даже приобрел старый автомобиль «девятку» с пятилетним пробегом. В общем, жизнь как-то налаживалась. Но в роковой день двадцать четвертого сентября девяносто шестого года на пороге своего дома был убит Федор Гаско. Отпустив водителя, он вошел в подъезд своего дома, где киллер и настиг его тремя выстрелами. И еще был один выстрел – контрольный.
После этого все наши дела пошли наперекосяк. Меня вскоре выгнали с фирмы, мол, это я отвечал за безопасность Феди. Не желали и слушать, что я был не личным телохранителем президента, а отвечал лишь за безопасность поставок. Кое-какие связи у меня к тому времени были, и я все же устроился на работу. Следующие два года выдались довольно тяжелыми, но кое-как жили. Илзе превратилась в высокую красивую девушку, на нее уже засматривались молодые люди. Мама немного окрепла. Но я ночами стал сильно кашлять. Сначала не обращал на это внимания и пил элементарные таблетки от кашля. Потом показался врачам – у меня пошла кровь. Это случилось в конце июля девяносто восьмого года. Последующие консультации были более основательными. А как-то врач, строгий мужчина лет сорока, человек с добрыми глазами, пригласил меня в свой кабинет и, пристально глядя на меня, сказал:
– Вы серьезно больны, Эдгар Эдгарович. Вам нужно серьезно лечиться. Необходима срочная госпитализация.
– Не смогу, – улыбнулся я, – у меня семья – мать и дочь. Кто их будет кормить? Они без меня пропадут. Нет, доктор, ничего не выйдет. Я могу согласиться на что угодно, но только не на больницу. Выпишите мне таблетки, и я буду честно исполнять все ваши предписания.
Он еще раз посмотрел на рентгеновские снимки и поморщился:
– Поймите меня, вам просто необходимо срочно лечь в больницу. Иначе...
– Мои дела так плохи? – растерянно спросил я.
– У нас есть очень серьезные подозрения, – сказал он, но по его глазам я видел, что он лукавит, – пока только подозрения... Короче, нужно лечь в больницу.
– Вы не говорите, какие подозрения. Это из-за того, что я много курю?
– Прежде всего из-за этого, – признался врач, – вам нужно срочно бросить курить.
– С этим я попробую справиться, – жалко улыбнулся я.
Врач снова взялся изучать снимки.
– Я дам вам направление в другую клинику. Стоит еще раз провериться, – не очень решительно проговорил он.
Он взял бланк, начал что-то писать, но я остановил его руку.
– Не нужно, – тихо сказал я, – не думайте, что я ничего не понимаю. У меня ночью иногда идет горлом кровь. Что у меня, доктор? Это кишечник, легкие? Что? Только не скрывайте, скажите правду. Я достаточно сильный человек и обязан знать всю правду, до конца.
Доктор молчал. Лживая советская этика не позволяла врачу честно говорить с больным. На Западе, напротив, считают, что пациент обязан все знать. И рассчитывать немного на себя, а больше на Бога. Во всяком случае, чтобы иметь возможность перед смертью распорядиться своим имуществом. Завершить все земные дела. У нас же в Бога никто давно не верит, а на себя никто рассчитывать не может. Значит, наши врачи в чем-то правы. Зачем знать о страшном диагнозе среднестатистическому гражданину? Он немедленно грохнется в обморок, или у него лопнет сердце.
– Я даю вам направление в онкологический центр, – проговорил наконец врач. – Уберите вашу руку. Я напишу направление.
Я медленно убираю руку. Случилось то, чего я боялся больше всего на свете. Отец умер от этой страшной болезни. И тоже в относительно молодом возрасте. Мне только сорок девять.
– Вы не ошиблись? – спрашиваю я только для того, чтобы нарушить гнетущее молчание.
– Вам нужно провериться, – уже сердито сказал он, дописывая направление, – и послушайтесь моего совета – ложитесь в больницу.
Я киваю ему, лихорадочно соображая, что же мне делать. Сбережений не так много, кроме квартиры и машины, нет ничего ценного. Если понадобится операция, я не смогу найти денег. А продавать квартиру не стану ни за что. Мать и Илзе будут жить в этой квартире даже после моей смерти. Она досталась мне так непросто. К этому времени я наконец получил российское гражданство. Хотя должен был получить его почти автоматически. Ведь я родился в России, в Сибири, и место рождения зафиксировано в моем паспорте. Но к прибалтам в России отношение настороженное. Я их не виню. Зная, что сорок процентов населения Латвии, которые жили в Риге до августа девяносто первого года, до сих пор не имеют латвийского гражданства, на некоторые вещи смотришь совсем по-другому.
Я возвращался домой в крайне подавленном настроении. Врач выдал мне мои рентгеновские снимки и приказал передать их в центр. Он даже написал – кому. Уже у дома я решил узнать все побыстрее. Развернул машину и поехал в онкологический центр. Нашел там врача, к которому меня направляли, и сказал ему, протягивая снимки:
– Это снимки моего брата, доктор. Я бы хотел, чтобы вы посмотрели. Брат придет завтра сдавать анализы.
Это был пожилой врач, какой-то весь помятый жизнью, в мятом халате, шапочке, съехавшей набок. Потом я узнал, что в этот день он принял два десятка больных. Конечно, все реакции у него притупились. Если бы я приехал утром, он никогда не допустил бы такой ошибки. Взяв снимки, он машинально поднес их к свету и тут же вернул.
– Сколько лет вашему брату?
– Пятьдесят.
– Жаль, – сказал он, – впрочем, привозите его к нам. Химиотерапия здесь уже бессильна. Только оперативное лечение, вплоть до удаления легкого.
– Все так серьезно? – выдавил я из себя.
– Очень. У вашего родственника запущенная форма. Поражено легкое. Сильно поражено. Уже есть метастазы.
Впервые в жизни я напился до одурения. И в угаре готов был покончить с собой. Все казалось мне таким несправедливым. Зачем мне такая неустроенная жизнь? Вспомнились наши страдания в Сибири, ранняя смерть отца, мой непонятный выбор будущей профессии, мои мучения в Африке, разрыв с Вилмой, болезни матери, распад Союза, измена Вилмы, увольнение, бегство из Латвии, убийство Федора. И еще – плевок старухи... Честно говоря, нужно было удивляться не запущенной форме болезни, а тому, как долго я сопротивлялся. Дома я ничего не сказал. Думал, что смогу сам решить свои проблемы. Все пытался оттянуть решение.
Это было в конце июля. А семнадцатого августа разразился кризис, которого никто не ждал. Доллар за несколько дней подскочил в три раза. Все подорожало. И в сентябре закрылась фирма, где я работал. Тут уже не до операции. И вообще я больше стал думать о будущем Илзе, чем о своей собственной жизни.
Кажется, понятно теперь, почему меня смешило обещание моего амстердамского доброхота спасти меня? Я смертник. И не только потому, что согласился стать мишенью. Может быть, с убийцами я бы еще справился. Но с болезнью, которая гложет меня изнутри, не совладаю. Месяцем раньше, месяцем позже. Что изменится? Именно на это и рассчитывал Кочиевский, когда делал мне свое предложение.
...Пять человек. Пять человек, которым я должен нанести визит. Визит в сопровождении ангелов смерти, которых послали следить за мной. И я обязан все время помнить об их интересах. Но делать вид, что даже не подозреваю об их присутствии. Дурацкая затея полковника Кочиевского.
Первый из пятерых живет в Хайзене. Это совсем недалеко от Амстердама. Говорят, полтора часа езды. Конечно, лучше взять такси, но не на такой случай. Я заказал для себя машину для поездки. Адрес у меня уже есть. Надеюсь, что он окажется точным.
Закончив завтракать, я встаю, чтобы отправиться в холл. Широкомордый кивает. Сидящий напротив него человек, тот, кого я про себя назвал Мертвец, поднимается и идет следом за мной. Игра в прятки с заранее известным результатом. Впрочем, черт с ними. Мне нужно дотянуть до конца поисков и получить свои деньги. Каждый лишний день, который я проживу на этом свете, прибавит денег моим близким в Москве. Если, конечно, Кочиевский не обманет. Но обмануть себя я не дам. Буду звонить каждый вечер в банк, узнавая об этих деньгах. Пусть только попробуют меня обмануть. Деньги для моих близких – это единственная причина, по которой я согласился на эту чудовищную «экскурсию». Наверняка зная, что она будет последней в моей жизни. Даже при идеальном стечении обстоятельств повезти мне не может. Я могу вернуться домой уже смертельно больным и умереть на руках матери и дочери. Не знаю, может, действительно лучше, чтобы меня убили? Мне казалось, что приговоренный человек бывает более отчаянным, зная, что ничего хуже смерти с ним не случится. Но оказывается, что все это вранье: приговоренный чувствует лишь апатию, он психически готов примириться с неотвратимостью гибели и поэтому постоянно пребывает в подавленном настроении.
Теперь я знаю, почему не сопротивляются смертники, которых ведут на казнь. Настоящая храбрость – это не безумие и не отчаяние смертника. Настоящая храбрость – всегда преодоление страха и вызов смерти. Кураж, который необходим мужчине. Впрочем, мне всегда не хватало этого куража. Мы, прибалты, наверное, слишком флегматичны. Нам не хватает эмоциональности. Но в любом случае я начал игру в прятки со смертью. И не могу знать, чем она закончится.
В Хайзен я выехал через полчаса на «Ситроене», который ждал меня у отеля. Следом за мной тут же ринулся темно-зеленый «Фольксваген». Я мог даже не смотреть, кто сидит в салоне, – оба типа, которые завтракали со мной в «Гранд-отеле». Это первый акт нашей драмы. Будем считать, что случай в самолете был всего лишь прелюдией...
За несколько дней до начала
Москва. 5 апреля
На часах было около восьми часов вечера. Галина Сиренко, отказавшись от чая, выпила чашечку кофе и уселась смотреть телевизор. Дронго читал газету, когда ему позвонил Лукин.
– Я установил, где находится абонент Артемьева, – сообщил Захар, – сказать по телефону или приехать?
– Приезжай. Только не поднимайся наверх, я спущусь к тебе, и мы побеседуем в автомобиле.
– Что-нибудь случилось? – спросила Галина, отрываясь от телевизора.
– Мой помощник установил, кто звонил Артемьеву.
– А почему вы не хотите, чтобы он поднялся сюда? – спросила она. – Вы мне не доверяете?
– Доверяю. Но не хочу подвергать вас лишним испытаниям. В тех дурацких играх, в которые я играю, бывают потери с обеих сторон. Вас могут захватить и потребовать, чтобы вы назвали имя моего помощника. И тогда у вас будет возможность сказать, что вы его не знаете.
– И вы думаете, что я так просто выложу им все, что знаю? – с недоумением спросила Галина.
– Не думаю. Но обязан предполагать самое худшее. Кстати, вы напрасно думаете, что я только вас оберегаю таким образом. Ведь он тоже не знает, кто именно вытащил меня из сегодняшней передряги. Вы не допускаете мысль, что захватить могут его, и тогда он провалит вас?
– У вас железная логика, – улыбнулась Галина, – мне говорили, что вы супераналитик. Но почему у вас такая странная кличка... Почему вы не любите, когда вас называют по имени-отчеству?
– В таком случае число желающих убрать меня вырастет на порядок, – пояснил Дронго, – даже сейчас мои противники довольно легко вычисляют, где я живу в Москве. А тогда будут просто находить по справочному бюро. Согласитесь, что это излишняя роскошь для моих противников.
– Убедили, – кивнула Галина. – Если будут звонить в ваше отсутствие, отвечать на телефонные звонки?
– Кроме Всеволода Борисовича и моего второго помощника, никто не знает этого телефона. А они звонить просто так не станут. Поэтому можете отвечать на любые звонки. Возможно, кто-то спросит хозяев квартиры.
– Артемьев нам не простит сегодняшнего налета, – пробормотала Галина, – он наверняка поручит своим людям найти мою машину и нас обоих. Машину-то он не найдет. Это вообще невозможно: ее уже перекрашивают в нашем бюро и меняют номер. А вот нас он захочет достать. И в первую очередь вас.
– Наверняка, – согласился Дронго, – но у меня нет другого выхода. Мне необходимо было вызвать огонь на себя, чтобы попытаться выяснить, кому позвонит Артемьев. Его телохранитель, открывший огонь, невольно спровоцировал Артемьева на моментальную реакцию. А мой расчет как раз и строился на двух вещах. Первая – возмущенный Артемьев не говорит мне правды. И вторая – сообщает заказчику о наезде на него. Это принцип самбо: падая, подтолкни своего соперника. Но, кажется, мне пора.
Он оделся и вышел из квартиры. Спустившись вниз, прошел к соседнему дому, чтобы встретить автомобиль с Лукиным. Тот уже ждал его в бежевом «Москвиче». Дронго уселся рядом.
– Я вычислил, куда он позвонил, – устало сообщил Лукин, – хотите послушать их разговор?
– Конечно. Ты все записал на пленку?
– Записал. Но до этого я хочу, чтобы вы прослушали два его разговора, касающиеся лично вас. Он звонил своим людям полчаса назад. Я так понял, что это наблюдающие за вашим домом сотрудники Артемьева. Сначала, часов в шесть, они позвонили ему. А полчаса назад он им перезвонил. Послушайте, вам будет интересно.
Лукин включил магнитофон.
«Филипп Григорьевич, здравствуйте».
«Что случилось? – Дронго сразу же узнал грубый голос Артемьева. – Почему ты звонишь в это время? Что-нибудь случилось?»
«Мы сидим с ребятами уже несколько дней. По-моему, он водит нас за нос. Никто здесь не появлялся. И он сам никуда не выходит. Ребята дежурят попарно, все время находятся у его дома. Но никто похожий из дома не выходил».
«Свет у него горит?»
«Мы не знаем. На окнах темные шторы, не пропускающие света. Что там происходит, узнать невозможно. Один из наших ребят сумел проникнуть в дом, постоял минут десять и послушал у его двери. Все тихо, никакого шума. Нам кажется, что в квартире никого нет».
«Кажется или точно?»
«Мы так думаем».
Дронго слушал, закрыв глаза. Странное ощущение, когда слушаешь, что говорят о тебе твои «наблюдатели», подумал он, хотя для него это не ново.
«За несколько дней ни разу не появился...»
Когда «наблюдатель» сообщил, что они хотели отключить свет, Дронго удовлетворенно кивнул. Он предусмотрел такую ситуацию и уже давно запер свой ящик со щитком на хороший английский замок. И поставил на всякий случай автономное питание у себя в коридоре.
Дальше был разговор о том, что кто-то носит ему еду.
«И вы до сих пор не определили, кто? – раздался голос Артемьева. – Нужно обратить внимание на мусор. У них есть в доме мусоропровод?»
«Есть. Но на лестничной клетке. Нам все же кажется, что его нет дома».
«Ладно. Может быть, и нет. Но все равно дежурство снимать нельзя. Рано или поздно он там появится».
«Сколько нам еще ждать?»
Дронго насторожился, это был самый важный момент в разговоре.
«Сколько понадобится, – раздался злой голос Артемьева, – сколько понадобится, столько и будете ждать. Все понял? И не нервируй меня своими звонками. Раз тебя туда послали, ты должен там сидеть. И если я узнаю, что твои ребята халтурят, вместо того чтобы заниматься делом...»
Он держит своих людей в страхе, подумал Дронго, значит, их уловка удалась. Человек, подобный Артемьеву, доверяет только страху. Он поверил, что Дронго сбежал из автомобиля, испугавшись его сотрудников. Артемьев верит в свою исключительность, считая себя хищником среди травоядных. Такой феномен глупости иногда встречается среди сильных людей, и тогда сильного может обмануть даже слабый, но хитрый соперник.
«Если узнаю, что они отлучались хотя бы на минуту, я лично всем головы поотрываю, – кричал Артемьев, – ты меня понял? Понадобится – будете сидеть до мая».
«Все понял, Филипп Григорьевич».
– Он сказал «до мая», – повторил Дронго, – ну-ка еще раз включи его последнюю фразу.
Лукин перемотал пленку и включил запись. Артемьев вновь произнес ту же фразу.
– Все правильно, – удовлетворенно сказал Дронго, – значит, мы на верном пути. Это не просто оговорка. Именно май их точка отсчета. Именно – двенадцатое мая. Значит, мы рассчитали все верно.
– Вы думаете, они снимут наблюдение в мае? – спросил Лукин.
– Это значит, что я не попаду к себе домой в течение месяца, – пошутил Дронго. – Придется смириться, – улыбнулся он и, обращаясь к Захару, предложил: – Давай-ка другой разговор. Потом дашь мне пленку, и я внимательно прослушаю все их беседы.
«Спишь, что ли? Куда ты пропал? Почему не отвечаешь?» – это снова Артемьев.
«Мы на своем месте, – с обидой в голосе ответил его сотрудник, – телефон у меня висит на подставке. Я сейчас воду пил. Пока убрал бутылку, пока телефон достал, время прошло».
«Воду или водку?» – угрожающе спросил босс.
«Только воду, Филипп Григорьевич. Мы же люди с понятием».
«Никого у вас не было?»
«Никак нет. Никого. Мы думаем, что он вообще отсюда переехал. Может, уехал из города?»
«Никуда он не уехал, – зло прошипел Артемьев, – сидите и ждите. Он обязательно придет. Может, сегодня, может – завтра. Я послал еще одну машину. Учтите, что он вооружен. Ты меня понял?»
«Понял, Филипп Григорьевич. А нам оружие применять?»
«Нет. Он нам нужен только живым. Можете стрелять в крайнем случае, и только в ноги. Но живым, вы меня поняли, брать живым!»
«Все поняли, Филипп Григорьевич. Возьмем тепленьким, пусть только появится».
«Дурак. Он профессионал. Если появится, ты можешь стать холодненьким. Поэтому перестань пить свою воду и смотри в оба. Если вы его провороните, можешь считать себя уволенным. Ты меня понял?»
Сотрудник Артемьева залепетал в ответ какие-то оправдания, но тот, уже не слушая, отключился.
– У них что-то произошло, – задумчиво сказал Дронго, – между первым и вторым разговором. Им нужно меня остановить. Но они пока не знают, что именно мне известно. Теперь давай поговорим об Артемьеве. Так с кем же он разговаривал, кто дал задание на слежку?
– Я сумел сперва установить номер телефона, куда он позвонил. Потом проверил несколько раз. По данным МВД, этот телефон был зарегистрирован на «Роснефтегаз». Я попросил Романенко уточнить через ФСБ, кому именно принадлежит номер. Перезвонил через десять минут и узнал, что телефоном пользовался обычно некто Олег Кочиевский, руководитель службы безопасности «Роснефтегаза». Артемьев позвонил ему сразу после инцидента с вами. Включить запись?
– Конечно, – кивнул Дронго.
Лукин перемотал ленту и включил запись. Раздался незнакомый голос:
«Да, я слушаю».
«У нас неприятности, – Артемьев говорил, тяжело дыша, очевидно, еще не успокоился после всего случившегося, – ко мне приходил наш знакомый».
«Какой знакомый? – не понял Кочиевский. – Куда он приходил?»
«Наш знакомый, – с нажимом пояснил Артемьев, – который собирается найти другого нашего знакомого...»
«Я понял, – быстро сказал Кочиевский, – но почему он пришел к тебе?»
«Видимо, обнаружил моих людей, которые проявляли к нему интерес. Он пришел, чтобы узнать, кто попросил меня о такой услуге».
«Надеюсь, его нет рядом с тобой?»
«Он уже сбежал. Мои люди его немного побеспокоили. Он мне угрожал...»
«И ты, конечно, ничего ему не сказал?»
«А ты сомневаешься? – крикнул Артемьев. – Ты же меня знаешь столько лет».
«Ладно, не стоит по телефону. Приезжай ко мне. Я тебя жду».
Щелчок отбоя. Послышалось шипение – и тишина.
– Больше они ни о чем не говорили, и он никому не звонил, – выдохнул Захар, – я записал всего четыре разговора.
– Как это четыре? – не понял Дронго. – Я прослушал три, а где четвертый? Почему ты говоришь, что он никому не звонил?
– Ему позвонили, – пояснил Лукин, усмехнувшись, – сейчас поставлю и четвертый, но он короткий, несколько фраз. Правда, мне кажется, что он не имеет отношения к нашей теме.
– Все, что касается Артемьева, имеет отношение к нашей теме, – наставительно заметил Дронго, – давай-ка включай свою запись. Я, кажется, знаю, кто ему позвонил. Одна из его девочек?
– Ага, – кивнул Лукин, улыбнувшись, и включил запись.
«Слушаю», – раздался недовольный голос Филиппа Григорьевича.
«Филя, это я», – услышали они женский, скорее даже девичий голосок.
«Перезвони попозже», – довольно грубо бросил Артемьев.
«Ты же обещал заехать, – упрекнула его девица, – я жду тебя уже полчаса. И ужин приготовила».
«Я сегодня не приеду, – зло рыкнул Артемьев, – завтра поговорим. Пока».
Он отключился. Лукин посмотрел на Дронго, вздохнул.
– С этим номером никаких проблем не было. Звонили с проспекта Вернадского. Это Алевтина Жучкова. Телефон и квартира на ее имя.
– Его пассия, – пробормотал Дронго, – ты не узнал, давно у нее этот телефон?
– Нет.
– Тогда до завтра. Да узнай, кто такая Алевтина Жучкова. Как давно переехала на проспект Вернадского и когда приобрела квартиру и телефон? Ты меня понял? Завтра в двенадцать я жду твоего звонка.
– Хорошо, – пробормотал Захар, – постараюсь узнать.
– До свидания. – Дронго вышел из машины.
На часах было около половины девятого. Он заторопился к дому. Нужно дать поручение Сиренко собрать в течение двух дней все сведения о Кочиевском. Интересно, что за гусь, ежели поручает Артемьеву установить наблюдение за его квартирой? И откуда вообще знает про Дронго? Как ему удалось так быстро вычислить, кто встречался с Бергманом и где он живет? Ведь Бергман наверняка не знает его московского адреса. Такая оперативность – свидетельство принадлежности к сонму специалистов, посвященных в секреты спецслужб.
Он поднялся по лестнице, позвонил. Дверь сразу открылась, словно Галина ждала его на пороге. По ее лицу он догадался – произошло нечто серьезное.
– Что случилось?
– Звонил Романенко, – выпалила она одним духом, – кажется, мы прокололись.
– Говорите яснее.
– Пятнадцать минут назад в своем доме, прямо на пороге квартиры, убит Филипп Артемьев. Киллер сделал контрольный выстрел в голову.
Это был удар. Такого Дронго явно не ожидал.
– Как это случилось? – несколько растерянно спросил он.
– Не знаю. Романенко сказал, что там работает следственная бригада МВД.
– Но у него были телохранители. Все бывшие сотрудники милиции. Куда они делись?
– Ничего не знаю, – как-то виновато ответила Галина, – если разрешите, я поеду и выясню.
– Только не на место происшествия, – вздохнул Дронго. – Черт возьми, кто-то сломал нам всю игру. Узнайте, как его убили. И постарайтесь получить полные сведения на руководителя службы безопасности концерна «Роснефтегаз» Олега Кочиевского. Вы запомнили фамилию?
– Конечно, – кивнула она на прощание. Когда Галина ушла, он запер дверь, вернулся в комнату, включил телевизор.
«Как быстро сработали, – подумал Дронго, – интересно, кто это мог быть?»
Поверить в совпадение он не мог и не хотел. Вероятность случайного совпадения, разумеется, была, но просчитывалась как ничтожно малая величина. В шесть часов вечера у него был инцидент с Дронго. В семь часов он вернулся домой после разговора с Кочиевским. А в девятом часу вечера его убивают. Артемьева могли убрать за тысячи других грехов, но его убийство именно сегодня означало, что кто-то бросил вызов лично самому Дронго. И он готов принять этот вызов.
Начало
Хайзен. Голландия. 13 апреля
Из города я выехал ровно через сорок пять минут. Как они ездят по Амстердаму, я просто не представляю. В центре города лучше ходить пешком или кататься на роликах. Говорят, что голландские полицейские уже давно катаются по городу на роликах. Им разрешили таким необычным образом патрулировать улицы. Даже велосипеды здесь не всегда помогают. Я бы назвал Амстердам городом каналов и велосипедов, хотя каналы есть и в других городах мира, и не только в голландских. А вот такого количества велосипедов я не встречал ни в одной другой стране.
Дорога до Хайзена заняла не больше тридцати минут. В Голландии автобаны образцовые, как и повсюду в западном мире. Главное – выехать из города. Когда я въехал в Хайзен, на часах было уже около одиннадцати. Я подивился точности портье в моем отеле. Он сказал, что на всю дорогу я потрачу полтора часа. Очевидно, для местного жителя этот срок был бы в три раза короче.
Найти нужный дом было еще проще. Карты города продаются в каждом газетном киоске, их можно получить в любом мотеле. Я довольно быстро нашел нужную мне улицу и вычислил дом, который стоит в конце ее, прямо у залива. Место здесь тихое, уютное. Любой разведчик может только мечтать к старости поселиться в таком месте, чтобы предаваться в тиши неспешным воспоминаниям. Я остановил машину, огляделся по сторонам. Конечно, в конце улицы стоит этот проклятый «Фольксваген».
Я вышел из машины, чтобы пройти к дому, в котором живет Кребберс. Рууд Кребберс, бывший связной Труфилова, с которым тот работал в Европе. Если Труфилов захочет остаться в Европе, он не должен миновать этот домик. Если, конечно, он не рассчитывает на такого упорного «следопыта», как я.
По моим данным, Кребберс живет один. Он уже на пенсии, владеет небольшим домиком и кучей акций разных компаний. Раньше советским агентам хорошо платили. Разговоры о том, что на нашу бывшую страну все работали по идеологическим мотивам, разговоры для дураков или дилетантов. Наверное, были и порядочные люди, верящие в идею. Конечно, были. Но большинство агентов работали за деньги.
Кстати, наши доморощенные предатели, которые были агентами западных стран, тоже работали за деньги. Мне всегда смешно читать, как они доказывают, что к предательству их толкала идея. Я ведь знаю, что все это вранье. Я подполковник КГБ, проработавший в Первом главном управлении много лет, и я знаю, что все эти Шевченки, Гордиевские, Резуны-Суворовы просто продажные шкуры, а никакие не герои. Для меня и Калугин такой же предатель, как и все остальные. Человек, который отрекается от своей прежней жизни, всегда самый страшный предатель, ведь в конечном счете он предает свою жизнь и свою память.
Меня всегда поражала двойная мораль разведчиков. Работающие на нас агенты считались героями, а те, кто против, – предатели и подлецы. Впрочем, так было всегда и везде. С точки зрения нашего бывшего ГРУ, мистер Кребберс был прекрасным человеком и достойным гражданином. С точки зрения голландской службы безопасности, наверняка был чем-то принципиально иным.
Я обхожу дом. Он старый, но не запущенный. Соседние дома расположились довольно далеко от него. Я звоню в дверь. Тишина. Заглядываю в окна. Голландская традиция не вешать занавесок меня изумляет. Говорят, эта привычка осталась еще с тех пор, когда страна была во власти испанцев. Тогда по приказу кровавого герцога Альбы все занавески в городе были сняты, чтобы сидевшие в своих домах голландцы не замышляли ничего против оккупантов.
Сквозь стекла я рассматриваю внутренние помещения. Неужели здесь никого нет? Как это глупо. Зачем тогда я приехал в Хайзен? А если господин Кребберс давно умер? По моим данным, ему немало лет. Он ведь был осужден десять лет назад. Правда, его осудили только на восемь лет, и уже через пять он вышел, но, возможно, переехал в другое место. Тогда почему мне дали этот адрес? Полковник Кочиевский не мог ошибиться. Еще раз обхожу дом и довольно громко стучу. Громко, изо всех сил.
Наконец слышу шаги за дверью. Кто-то спускается со второго этажа, затем подходит к двери и спрашивает:
– Кто вам нужен?
Я не знаю голландского, но я говорю по-немецки. Мы получили довольно неплохую подготовку, и просто так звание подполковника в КГБ не давали. Я хорошо говорю на двух языках – немецком и английском. При желании могу изъясняться и на французском. Для путешествия по Европе вполне достаточно. По данным Кочиевского, Кребберс обязан знать немецкий язык.
За несколько дней до начала
Москва. 5 апреля
В шестом часу вечера к агентству подъехали серые «Жигули». За рулем сидела молодая женщина. Она развернула автомобиль, проехала мимо стоянки и выехала на улицу, чтобы оставить машину у соседнего дома.
Дронго в это время стоял в магазине, расположенном напротив агентства, и разглядывал ручки, выставленные в витрине. Августовский кризис сильно ударил по экспорту в страну, и прежнее великолепие разнообразных ручек самой фантастической стоимости – от нескольких сот до нескольких тысяч долларов – начало постепенно меркнуть. Многие банкиры и бизнесмены были разорены, а контингент лиц, которые могли покупать подобные вещицы, сузился до нескольких человек.
Долго оставаться в магазине нельзя, и он вышел на улицу. Все было рассчитано верно. С самого утра шел сильный дождь, на тротуаре слякотно и мокро. Дронго посмотрел на часы. На другом конце улицы в стоявшем у булочной автофургоне разместился с аппаратурой Захар Лукин. Захар бдительно прослушивал все разговоры мобильного телефона Артемьева. К этому мобильнику он подключился еще два часа назад, когда ему сообщили номер телефона руководителя агентства.
В шесть часов Артемьеву позвонил неизвестный абонент.
– Филипп Григорьевич, здравствуйте, – поздоровался мужской голос. Лукин, прослушивающий и одновременно записывающий все разговоры, включил запись.
– Что случилось? – раздался резкий голос Артемьева. – Почему ты звонишь в это время? Что-нибудь случилось?
– Мы сидим с ребятами уже несколько дней. По-моему, он нас водит за нос. Никто здесь не появлялся. И он сам никуда не выходит. Ребята дежурят попарно, все время находятся у его дома. Но никто похожий из дома не выходил.
– Свет у него горит?
– Мы не знаем. На всех окнах темные шторы, не пропускающие света. Что там происходит, узнать невозможно. Один из наших ребят сумел проникнуть в дом, постоял минут десять и послушал у его дверей. Все тихо, никакого шума. Нам кажется, что в квартире никого нет.
– Кажется или точно? – нервно спросил Артемьев.
– Мы так думаем, – пробормотал голос, – домой он не приходит. За несколько дней ни разу не появился. Газет и журналов не получает, писем тоже нет. Мы думали отключить в квартире свет, чтобы хозяин вышел на лестничную клетку, но его ящик с электросчетчиком заперт на замок. Может быть, кто-нибудь носит ему еду, чтобы он не выходил?
– И вы до сих пор не определили кто? Нужно обратить внимание на мусор. У них есть в доме мусоропровод?
– Есть. Но на лестничной клетке. Нам все же кажется, что его нет дома.
– Ладно. Может быть, и нет. Но все равно дежурство снимать нельзя. Рано или поздно он там появится.
– Сколько нам еще ждать?
– Сколько понадобится, – разозлился Артемьев, – сколько понадобится, столько и будете ждать. Все понял? И не нервируй меня своими звонками. Раз тебя туда послали, ты должен там сидеть. И если я узнаю, что твои ребята халтурят, вместо того чтобы заниматься делом...
– Обижаете...
– Так вот, я тебя предупредил. Если узнаю, что они отлучались хотя бы на минуту, лично всем головы поотрываю. Понадобится – будете сидеть до мая.
– Все понял, Филипп Григорьевич.
Артемьев отключился. Лукин записал весь разговор. Через тридцать минут Артемьев вышел из здания в сопровождении двоих мужчин. Они уже подошли к автомобилю, когда рядом затормозили «Жигули» и из машины, улыбаясь, выпорхнула молодая особа с ярко-рыжими волосами. Даже очень внимательный человек не смог бы заподозрить, что это не настоящие волосы хозяйки машины, а парик, на который была натянута кокетливо сдвинутая набок беретка.
Рыженькая попыталась развернуть свой «жигуль», но неожиданно забуксовала на месте. Телохранитель открыл дверцы перед Артемьевым, подождав, пока тот сядет в авто.
«Жигули» буксовали прямо перед «БМВ». Водитель прошел к своему месту, оглянулся на машину.
– Проезжай! – крикнул он. – Да проезжай ты!
И в этот момент мотор заглох. Женщина, виновато улыбаясь, пожала плечами. Артемьев усмехнулся. Кто дает такой дуре водить машину? Водитель расхохотался.
– Уезжай, ну! – крикнул он. – Чего встала?
– Не заводится! – крикнула она. – Не заводится машина!
– Проезжай! – рявкнул водитель.
– Свалилась на нашу голову, – выругался телохранитель.
Но машина по-прежнему не заводилась.
– Помогите ей, – разрешил Артемьев, – может, аккумулятор сел. У такой дурехи что хочешь может случиться.
Водитель и телохранитель поспешили к машине, чтобы столкнуть ее с дороги.
– Нажми на газ! – зло заорал водитель.
Артемьев приоткрыл дверцу автомобиля, глядя на своих людей, пытавшихся столкнуть «Жигули» с растяпой-водителем. Он не заметил, как за его машиной появился неизвестный. Занятый маневрами с «Жигулями», он не заметил, как к нему подсел неизвестный.
Как и большинство иномарок, машина Артемьева имела свой персональный код и охранную сигнализацию с дистанционным управлением. Подходя к своему автомобилю, водитель открывал одновременно все дверцы. В отличие от машины старой советской конструкции, где каждую дверь приходилось открывать отдельно, в «БМВ» дистанционный механизм открыл разом все двери.
Артемьев с изумлением покосился на неожиданно появившегося в машине незнакомца.
– Кто вы такой? – недовольно спросил он. Только недовольство и недоумение – испуга не было. Но в эту секунду в бок ему уперлось дуло пистолета, и он тут же понял – это опасный враг.
Вот тут он испугался – человек может оказаться убийцей. Но убийца медлил. Он не стрелял, глядя на Артемьева и словно чего-то ожидая. Водитель и телохранитель Артемьева, отчаявшись дождаться от хозяйки «Жигулей» какой-то расторопности, подошли к машине, и она предложила кому-то сесть за руль ее автомобиля. Сама же вышла и остановилась рядом. Водитель, чертыхаясь, сел за руль, но тут же получил сильный удар рукояткой пистолета и упал вперед. Телохранитель испуганно замер, когда увидел, как женщина подняла пистолет и громко скомандовала:
– Лечь на землю! Быстро! И не двигаться. Одно движение, и я стреляю.
Пистолет лежал в кобуре у него под мышкой, но, видя, как она решительно действует, он понял, что благоразумнее подчиниться. И неловко плюхнулся на землю. Дронго, сидевший в машине, увидел, как упал охранник, и в эту секунду спросил у Артемьева:
– Кто вам приказал следить за моим домом?
– Вы с ума сошли? Кто вы такой? Что вам нужно? – Артемьев понял, что его не собираются убивать, если задают вопросы.
– Я Дронго. Вы приказали следить за моим домом. Я могу узнать, почему вы решили послать туда своих людей?
– Какой Дранго? – Он отлично понял, кто с ним говорит. Понял и несколько успокоился. Если информация, которую он получал, была верной, этот тип его ни за что не застрелит. Во-первых, он не бандит, а во-вторых, избегает подобных решений.
Артемьев даже не подозревал, что и эти его мысли входили в расчет Дронго. Он знал, что его репутация человека, избегавшего крови, известна всему городу. И наверняка в досье, которое получил Артемьев перед тем, как установить наблюдение за Дронго, были и эти важные сведения. Если бы Дронго нужно было только напугать главу фирмы, он бы наверняка не стал представляться. Но, представившись, он позволил Артемьеву просчитать варианты, тянуть время и в результате придал храбрости своему пленнику, что входило в его первоначальный план.
– Не Дранго, а Дронго. И не говорите, что вы никогда не слышали обо мне, – продолжал Дронго свою игру.
– Может, и слышал. Ну и что? Чего вы хотите? Сейчас подойдут мои телохранители и вышвырнут вас из машины.
– Предположим, вышвырнуть меня не так легко, – усмехнулся Дронго, – скорее я выброшу вас из машины к вашим телохранителям. Но на них особенно не надейтесь. Вам просто их сейчас не видно. Один лежит в машине, которая преградила вам путь, а второй уткнулся лицом в грязь.
– Черт возьми! – рыкнул Артемьев. – Что вы от меня хотите?
– Имя человека, который послал вас следить за мной. Мне нужно только его имя.
– Идите к черту! Я еще в своем уме. Вы же такой опытный профессионал. Как вы могли решить, что я назову это имя? Я не хочу, чтобы меня сразу же убрали.
– Так уберу вас я.
– Не уберете. Вы не убийца. Вы аналитик. Об этом знает любой следователь в Москве. Не нужно устраивать дешевых спектаклей, Дронго. Я вам все равно ничего не скажу. Но мы можем договориться. Я снимаю наблюдение за вашим домом на одни сутки, а вы убираетесь из моей машины и вообще из города. Хотя бы до двенадцатого мая. Вас устраивает такой вариант?
– Почему именно двенадцатого?
– Вы прекрасно знаете почему. Мне все равно вас не переиграть в этой словесной перепалке. Кончайте валять дурака, – посоветовал Артемьев, – и уберите свой пистолет.
– Я вам не верю.
– Придется поверить. Убив меня, вы станете преступником. Следователям будет очень нетрудно установить, кто именно меня убрал. Я фиксирую все свои объекты наблюдения в журнале, который хранится у меня в офисе. Они проверят и выйдут на вас. А вы получите пятнадцать лет тюрьмы вместо денег, которые вам обещали, если вам удастся вытащить в Москву Евгения Чиряева.
– Вы так откровенны. – Дронго все-таки ослабил нажим пистолета, словно колебался.
– Не считаю возможным играть в эти дешевые игры, – сердито бросил Артемьев. В его азиатских глазах появилось нечто хищное. – И учтите, я не прощаю, когда меня унижают. Лучше вам убить меня в машине, чем устраивать такой идиотский допрос. Я вам все равно ничего не скажу.
– Вы сильно рискуете, – сказал, словно немного колеблясь, Дронго. Артемьев уловил эту интонацию.
– Я нисколько не рискую, – хищно улыбнулся он, – примите мое предложение. Я дам вам один день. Потом мы объявим на вас охоту. А после двенадцатого мая всем уже будет безразлично, появитесь вы здесь или нет. Деньги, я знаю, у вас есть, вы человек обеспеченный и можете куда-нибудь укатить на месяц. Это единственное, что я вам могу предложить.
Галина Сиренко заметила, что служащие из офиса смотрят на стоящий у здания без движения «БМВ» и лежащего на земле телохранителя. Из дверей вышли несколько человек, и тогда она стремительно подбежала к своему автомобилю и одним движением выбросила с сиденья лежавшего без сознания водителя. Усевшись за руль, она развернулась и подъехала к «БМВ». Телохранитель, лежавший на земле, поднял голову, доставая оружие. Из офиса уже бежали несколько человек.
– Быстрее, – крикнула Сиренко, обращаясь к Дронго, – они нас заметили!
– Мы еще поговорим, – пообещал на прощание Дронго, вываливаясь из «БМВ». Он успел вскочить в «Жигули» в тот самый момент, когда телохранитель сделал первый выстрел. Он был раздосадован и напуган случившимся, понимая, что Артемьев не простит ему такого промаха. С остервенением он стрелял по «Жигулям», вымещая на машине свой страх и злость.
– Пригнитесь, – посоветовала Сиренко, уводя машину из-под обстрела.
– Кажется, выстрелы не были предусмотрены в нашей программе, – хмыкнул Дронго, чуть наклоняясь.
Одна из пуль попала в заднее стекло, и оно разлетелось вдребезги.
– Осторожнее! – крикнула Сиренко, сворачивая за угол.
– Получилось, – улыбнулся Дронго, поднимая голову.
– Вам нравится играть в ковбоя? – спросила Галина. – Он мог снести вам голову.
– Я пригнулся, – пробормотал Дронго, – просто унизительно прятаться от пуль придурка, который так ничего и не понял. Я даже ему благодарен. Он подарил нам абсолютное алиби. Такая стрельба в центре города создала эффект преследования. Что и требуется для отхода.
Артемьев тем временем вылез из машины. Он подошел к лежавшему на земле водителю, наклонился к нему. Рядом уже сидел один из его товарищей. Остальные сотрудники, подбежавшие к ним с оружием в руках, стояли полукругом, тяжело дыша.
«Придурки, – неприязненно подумал Артемьев, – ни на что не годные придурки».
– Он жив, – сообщил кто-то из сотрудников, – его сильно ударили, но он живой.
– Хорошо, – Артемьев посмотрел на свой офис. На минуту заколебался, но затем повернулся к машине. – Отбери двух ребят, пусть отвезут меня домой, – приказал он своему заместителю. – Объясни журналистам, что здесь произошло. Если, конечно, сможешь.
– А что мне говорить сотрудникам милиции?
– Что хочешь, – не сдержался Артемьев, – что тебе нравится, то и скажешь.
Он сел в машину, достал мобильный телефон и, подумав, набрал номер. Лукин зафиксировал его. Артемьев дождался, пока человек, которому он звонил, снимет трубку.
– Да, я слушаю, – прозвучало в трубке.
– У нас неприятности, – сообщил Артемьев, – ко мне приходил наш знакомый.
– Какой знакомый? – не понял абонент. – Куда он приходил?
– Наш знакомый, – с нажимом повторил Артемьев, – который собирается найти другого нашего знакомого.
– Я понял. Но почему он пришел к тебе?
– Видимо, обнаружил моих людей, которые проявляли к нему интерес. Он пришел, чтобы узнать, кто попросил меня о такой услуге.
– Надеюсь, его нет рядом с тобой?
– Он уже сбежал. Мои люди его немного побеспокоили. Он мне угрожал...
– И ты, конечно, ему ничего не сказал?
– А ты сомневаешься? – разозлился Артемьев. – Ты же меня знаешь столько лет.
– Ладно, не нужно по телефону. Приезжай ко мне. Я тебя жду.
Артемьев убрал аппарат. В салон автомобиля сели двое из его сотрудников. Заместитель наклонился к нему:
– Приехали из уголовного розыска. Филипп Григорьевич, вы будете с ними разговаривать?
– Сам будешь объясняться. И уволь, к чертовой бабушке, моего телохранителя! – рявкнул Артемьев. – Отбери у этого идиота оружие. Мне такие бараны не нужны!
В этот момент Лукин позвонил Дронго.
– Все в порядке, – сообщил он, – я записал их разговор. Он сейчас поехал на встречу.
Начало
Амстердам. 13 апреля
Утром я проснулся с непонятным ощущением сухости во рту. Моя небольшая комнатка в «Гранд-отеле» действует на меня угнетающе. В этом крыле, пристроенном к основному зданию, не было ни внешнего великолепия самого отеля, ни его комфорта. Скорее третьеразрядная европейская гостиница с набором услуг.
Но когда я спустился к завтраку, то понял, почему отель считается одним из самых роскошных в Амстердаме. Высокая, в два этажа, галерея, в которой был сервирован завтрак, была не просто красива. Она была великолепна. Рождалось ощущение, что ты попал в музей цветов, где для тебя сервирован столик.
Сидя за столиком, я заметил Широкомордого, который пристроился неподалеку. Рядом с ним сидел тип, которого я не видел в самолете. Но если бы видел, то наверняка решил бы, что это потенциальный убийца. Внешность вполне заурядная, серенький и незаметный. Но глаза – мертвые глаза человека, способного на все. Он даже ел как-то безучастно, словно ему было все равно, что именно он жует. Челюсти двигались как бы сами по себе, не согласуясь с выражением лица. Старик Ломброзо был прав: иногда человека можно идентифицировать и по внешнему виду. Такой может убить человека и даже не обратить на это внимания – так, прихлопнул назойливую муху между делом. Эти двое и будут моими спутниками во время всего путешествия. И я должен делать вид, что не замечаю их. Вот такая у нас идиотская игра. Хотя само присутствие двух мерзавцев действует на меня угнетающе.
Эти типы уже успели переехать в мой отель, а сегодня днем начнут слежку. В моей записной книжке пять фамилий. Пять человек, у которых мог спрятаться Труфилов, тот, кого ищу. Это самая большая ценность, которой я владею. Первый из нужных мне людей живет в Хайзене. Это совсем недалеко от Амстердама. Второй – в Антверпене. Третий и четвертый должны находиться в Париже, вернее, их обоих видели недавно в Париже. Дальше – по обстоятельствам. И наконец, пятого надо искать в Лондоне. Мне так и сказали, что их будет пятеро. Пять человек, с которыми может войти в контакт Труфилов. Пятеро, кто мог помочь ему с документами и убежищем. Четверо мужчин и одна женщина. Кочиевский считал, что убийцы, которые идут за мной по следам, не знают их адресов. На этом строился наш план. Я пока тоже не знаю адресов людей, чьи фамилии мне прекрасно известны, чьи личные дела я досконально изучал – вплоть до мельчайших черт и обстоятельств жизни. Умный Кочиевский не дал мне заранее адресов. Их я буду получать в каждом городе. Так менее опасно и для дела, и для меня, хотя я и смертник.
Сегодня тринадцатое апреля. Сегодня я начинаю поиски. В Европе 13 – счастливое число, в России – наоборот. Для меня это не имеет такого уж принципиального значения. А для Труфилова? Или для полковника Кочиевского, который так хочет его ликвидации? Или для Чиряева, который, конечно, не собирается возвращаться в Москву под конвоем? Для кого как.
Итак, что же произошло со мной? Почему я добровольно согласился выступать в качестве «идеальной мишени»?
Все кончилось в августе девяносто первого. После того, как застрелился Пуго, один из самых честных и самых порядочных людей, которых я знал в своей жизни. Для меня он был воплощением чести тех самых «латышских стрелков», о которых так много рассказывал мне мой отец.
Я часто встречался с Пуго, когда он работал в Риге. Мы вспомнили его принципиальные, смелые выступления. Он никогда не был ни наивным дурачком, ни прямолинейным кретином, способным лишь произносить пламенные речи и искренне верить в то, что говорят с высоких трибун. Это был умный, начитанный, грамотный и смелый человек. Он искренне полагал, что счастливая историческая судьба нашего народа связана с Москвой. Может быть, он ошибался, но в любом случае он говорил то, что думал. И всегда поступал в полном согласии со своей совестью.
Он искренне считал, что прав, поддерживая путчистов, спасающих столь наивным образом Советский Союз. Но после провала путча, перестав верить президенту, Пуго вернулся домой, отпустил свою охрану, не забыв поблагодарить их за службу, а потом, приняв последнее решение, сначала выстрелил в жену, потом в себя.
Уже позже мне рассказал один из бывших наших сотрудников о последних минутах жизни семьи Пуго. Он погиб сразу. Его жена какое-то время еще жила. Она сидела на полу и просила дать ей платок, чтобы вытереть кровь. А по квартире уже сновали прибывшие туда «сотрудники». Потом Пуго кремировали и похоронили. А в Верховном Совете известие об их смерти встретили аплодисментами. Интересно, как сложилась потом судьба аплодировавших депутатов?
Через несколько дней независимость Латвии признала Москва. А еще через два месяца я уволился из КГБ. Следующие два года были самыми трудными в моей жизни. Мать болела, нужны были лекарства, наши отношения с Вилмой испортились окончательно. А новые испытания и вовсе разорвали наш непрочный союз.
У нее появился друг. Модный рижский художник. К тому времени мы уже только формально считались мужем и женой. Просто у меня не было ни сил, ни возможностей разменять нашу квартиру. Она, не стесняясь, уже несколько раз ночевала у него, и мне приходилось думать не только о матери, но и о нашей дочери. К тому времени Илзе пошла в школу и многое начала понимать. Я опасался, что в школе может появиться та самая старушка в белом пальто или ее дочь, которая плюнет в лицо моей дочери за то, что ее отец служил «оккупационному режиму». В Латвии нас уже открыто называли «оккупантами». Дошло до того, что людей, служивших в эсэсовских частях, стали называть героями, а нас предателями. Я долго терпел, долгих два с половиной года. Но потом понял, что терпеть больше не стоит.
Латвия достаточно маленькая страна, здесь все друг друга знают. Ни устроиться на постоянную работу, ни даже мечтать о сносном существовании я к тому времени уже не мог. Я был узким профессионалом. Ничего другого делать не умел. Правда, довольно сносно владел двумя иностранными языками, и это меня как-то спасало, поддерживало на плаву. Весной девяносто четвертого Вилма предложила мне развестись. Она даже не возражала, чтобы я оставил девочку себе.
Нас развели довольно быстро. А через месяц в Риге появился Федор Гаско, с которым я познакомился еще в Африке. Он работал в торгпредстве. Встретились мы с ним случайно, но я узнал, что он президент большой фирмы и дела у него идут неплохо. В свое время я ему очень помог, и он об этом помнил. У него тогда пропали важные документы, а я подписал акт, что они сгорели во время пожара в его офисе. После нашей встречи в Риге он побывал у меня дома, увидел мою мать, дочь, которой было уже девять лет. И сразу предложил мне переехать в Москву, руководить службой безопасности в его фирме.
В Риге к тому времени меня уже ничто не держало. Но я долго колебался. Здесь был наш дом, могилы моих предков, отца. Но весной девяносто четвертого мать снова легла в больницу. У сестры, с трудом сводившей концы с концами, денег на ее лечение не было. Врачи посоветовали мне везти мать в Германию. Или в Россию. Это и решило в конечном итоге нашу дальнейшую судьбу. Мы переехали в Москву. Сначала снимали квартиру. Илзе пошла в школу. Спасибо Федору, он дал мне под честное слово большую сумму денег. И сразу взял на довольно высокую зарплату, и вскоре я уже отработал свой долг.
Матери сделали операцию, все прошло благополучно, хотя ей было уже за семьдесят. Мы купили небольшую двухкомнатную квартиру. Я даже приобрел старый автомобиль «девятку» с пятилетним пробегом. В общем, жизнь как-то налаживалась. Но в роковой день двадцать четвертого сентября девяносто шестого года на пороге своего дома был убит Федор Гаско. Отпустив водителя, он вошел в подъезд своего дома, где киллер и настиг его тремя выстрелами. И еще был один выстрел – контрольный.
После этого все наши дела пошли наперекосяк. Меня вскоре выгнали с фирмы, мол, это я отвечал за безопасность Феди. Не желали и слушать, что я был не личным телохранителем президента, а отвечал лишь за безопасность поставок. Кое-какие связи у меня к тому времени были, и я все же устроился на работу. Следующие два года выдались довольно тяжелыми, но кое-как жили. Илзе превратилась в высокую красивую девушку, на нее уже засматривались молодые люди. Мама немного окрепла. Но я ночами стал сильно кашлять. Сначала не обращал на это внимания и пил элементарные таблетки от кашля. Потом показался врачам – у меня пошла кровь. Это случилось в конце июля девяносто восьмого года. Последующие консультации были более основательными. А как-то врач, строгий мужчина лет сорока, человек с добрыми глазами, пригласил меня в свой кабинет и, пристально глядя на меня, сказал:
– Вы серьезно больны, Эдгар Эдгарович. Вам нужно серьезно лечиться. Необходима срочная госпитализация.
– Не смогу, – улыбнулся я, – у меня семья – мать и дочь. Кто их будет кормить? Они без меня пропадут. Нет, доктор, ничего не выйдет. Я могу согласиться на что угодно, но только не на больницу. Выпишите мне таблетки, и я буду честно исполнять все ваши предписания.
Он еще раз посмотрел на рентгеновские снимки и поморщился:
– Поймите меня, вам просто необходимо срочно лечь в больницу. Иначе...
– Мои дела так плохи? – растерянно спросил я.
– У нас есть очень серьезные подозрения, – сказал он, но по его глазам я видел, что он лукавит, – пока только подозрения... Короче, нужно лечь в больницу.
– Вы не говорите, какие подозрения. Это из-за того, что я много курю?
– Прежде всего из-за этого, – признался врач, – вам нужно срочно бросить курить.
– С этим я попробую справиться, – жалко улыбнулся я.
Врач снова взялся изучать снимки.
– Я дам вам направление в другую клинику. Стоит еще раз провериться, – не очень решительно проговорил он.
Он взял бланк, начал что-то писать, но я остановил его руку.
– Не нужно, – тихо сказал я, – не думайте, что я ничего не понимаю. У меня ночью иногда идет горлом кровь. Что у меня, доктор? Это кишечник, легкие? Что? Только не скрывайте, скажите правду. Я достаточно сильный человек и обязан знать всю правду, до конца.
Доктор молчал. Лживая советская этика не позволяла врачу честно говорить с больным. На Западе, напротив, считают, что пациент обязан все знать. И рассчитывать немного на себя, а больше на Бога. Во всяком случае, чтобы иметь возможность перед смертью распорядиться своим имуществом. Завершить все земные дела. У нас же в Бога никто давно не верит, а на себя никто рассчитывать не может. Значит, наши врачи в чем-то правы. Зачем знать о страшном диагнозе среднестатистическому гражданину? Он немедленно грохнется в обморок, или у него лопнет сердце.
– Я даю вам направление в онкологический центр, – проговорил наконец врач. – Уберите вашу руку. Я напишу направление.
Я медленно убираю руку. Случилось то, чего я боялся больше всего на свете. Отец умер от этой страшной болезни. И тоже в относительно молодом возрасте. Мне только сорок девять.
– Вы не ошиблись? – спрашиваю я только для того, чтобы нарушить гнетущее молчание.
– Вам нужно провериться, – уже сердито сказал он, дописывая направление, – и послушайтесь моего совета – ложитесь в больницу.
Я киваю ему, лихорадочно соображая, что же мне делать. Сбережений не так много, кроме квартиры и машины, нет ничего ценного. Если понадобится операция, я не смогу найти денег. А продавать квартиру не стану ни за что. Мать и Илзе будут жить в этой квартире даже после моей смерти. Она досталась мне так непросто. К этому времени я наконец получил российское гражданство. Хотя должен был получить его почти автоматически. Ведь я родился в России, в Сибири, и место рождения зафиксировано в моем паспорте. Но к прибалтам в России отношение настороженное. Я их не виню. Зная, что сорок процентов населения Латвии, которые жили в Риге до августа девяносто первого года, до сих пор не имеют латвийского гражданства, на некоторые вещи смотришь совсем по-другому.
Я возвращался домой в крайне подавленном настроении. Врач выдал мне мои рентгеновские снимки и приказал передать их в центр. Он даже написал – кому. Уже у дома я решил узнать все побыстрее. Развернул машину и поехал в онкологический центр. Нашел там врача, к которому меня направляли, и сказал ему, протягивая снимки:
– Это снимки моего брата, доктор. Я бы хотел, чтобы вы посмотрели. Брат придет завтра сдавать анализы.
Это был пожилой врач, какой-то весь помятый жизнью, в мятом халате, шапочке, съехавшей набок. Потом я узнал, что в этот день он принял два десятка больных. Конечно, все реакции у него притупились. Если бы я приехал утром, он никогда не допустил бы такой ошибки. Взяв снимки, он машинально поднес их к свету и тут же вернул.
– Сколько лет вашему брату?
– Пятьдесят.
– Жаль, – сказал он, – впрочем, привозите его к нам. Химиотерапия здесь уже бессильна. Только оперативное лечение, вплоть до удаления легкого.
– Все так серьезно? – выдавил я из себя.
– Очень. У вашего родственника запущенная форма. Поражено легкое. Сильно поражено. Уже есть метастазы.
Впервые в жизни я напился до одурения. И в угаре готов был покончить с собой. Все казалось мне таким несправедливым. Зачем мне такая неустроенная жизнь? Вспомнились наши страдания в Сибири, ранняя смерть отца, мой непонятный выбор будущей профессии, мои мучения в Африке, разрыв с Вилмой, болезни матери, распад Союза, измена Вилмы, увольнение, бегство из Латвии, убийство Федора. И еще – плевок старухи... Честно говоря, нужно было удивляться не запущенной форме болезни, а тому, как долго я сопротивлялся. Дома я ничего не сказал. Думал, что смогу сам решить свои проблемы. Все пытался оттянуть решение.
Это было в конце июля. А семнадцатого августа разразился кризис, которого никто не ждал. Доллар за несколько дней подскочил в три раза. Все подорожало. И в сентябре закрылась фирма, где я работал. Тут уже не до операции. И вообще я больше стал думать о будущем Илзе, чем о своей собственной жизни.
Кажется, понятно теперь, почему меня смешило обещание моего амстердамского доброхота спасти меня? Я смертник. И не только потому, что согласился стать мишенью. Может быть, с убийцами я бы еще справился. Но с болезнью, которая гложет меня изнутри, не совладаю. Месяцем раньше, месяцем позже. Что изменится? Именно на это и рассчитывал Кочиевский, когда делал мне свое предложение.
...Пять человек. Пять человек, которым я должен нанести визит. Визит в сопровождении ангелов смерти, которых послали следить за мной. И я обязан все время помнить об их интересах. Но делать вид, что даже не подозреваю об их присутствии. Дурацкая затея полковника Кочиевского.
Первый из пятерых живет в Хайзене. Это совсем недалеко от Амстердама. Говорят, полтора часа езды. Конечно, лучше взять такси, но не на такой случай. Я заказал для себя машину для поездки. Адрес у меня уже есть. Надеюсь, что он окажется точным.
Закончив завтракать, я встаю, чтобы отправиться в холл. Широкомордый кивает. Сидящий напротив него человек, тот, кого я про себя назвал Мертвец, поднимается и идет следом за мной. Игра в прятки с заранее известным результатом. Впрочем, черт с ними. Мне нужно дотянуть до конца поисков и получить свои деньги. Каждый лишний день, который я проживу на этом свете, прибавит денег моим близким в Москве. Если, конечно, Кочиевский не обманет. Но обмануть себя я не дам. Буду звонить каждый вечер в банк, узнавая об этих деньгах. Пусть только попробуют меня обмануть. Деньги для моих близких – это единственная причина, по которой я согласился на эту чудовищную «экскурсию». Наверняка зная, что она будет последней в моей жизни. Даже при идеальном стечении обстоятельств повезти мне не может. Я могу вернуться домой уже смертельно больным и умереть на руках матери и дочери. Не знаю, может, действительно лучше, чтобы меня убили? Мне казалось, что приговоренный человек бывает более отчаянным, зная, что ничего хуже смерти с ним не случится. Но оказывается, что все это вранье: приговоренный чувствует лишь апатию, он психически готов примириться с неотвратимостью гибели и поэтому постоянно пребывает в подавленном настроении.
Теперь я знаю, почему не сопротивляются смертники, которых ведут на казнь. Настоящая храбрость – это не безумие и не отчаяние смертника. Настоящая храбрость – всегда преодоление страха и вызов смерти. Кураж, который необходим мужчине. Впрочем, мне всегда не хватало этого куража. Мы, прибалты, наверное, слишком флегматичны. Нам не хватает эмоциональности. Но в любом случае я начал игру в прятки со смертью. И не могу знать, чем она закончится.
В Хайзен я выехал через полчаса на «Ситроене», который ждал меня у отеля. Следом за мной тут же ринулся темно-зеленый «Фольксваген». Я мог даже не смотреть, кто сидит в салоне, – оба типа, которые завтракали со мной в «Гранд-отеле». Это первый акт нашей драмы. Будем считать, что случай в самолете был всего лишь прелюдией...
За несколько дней до начала
Москва. 5 апреля
На часах было около восьми часов вечера. Галина Сиренко, отказавшись от чая, выпила чашечку кофе и уселась смотреть телевизор. Дронго читал газету, когда ему позвонил Лукин.
– Я установил, где находится абонент Артемьева, – сообщил Захар, – сказать по телефону или приехать?
– Приезжай. Только не поднимайся наверх, я спущусь к тебе, и мы побеседуем в автомобиле.
– Что-нибудь случилось? – спросила Галина, отрываясь от телевизора.
– Мой помощник установил, кто звонил Артемьеву.
– А почему вы не хотите, чтобы он поднялся сюда? – спросила она. – Вы мне не доверяете?
– Доверяю. Но не хочу подвергать вас лишним испытаниям. В тех дурацких играх, в которые я играю, бывают потери с обеих сторон. Вас могут захватить и потребовать, чтобы вы назвали имя моего помощника. И тогда у вас будет возможность сказать, что вы его не знаете.
– И вы думаете, что я так просто выложу им все, что знаю? – с недоумением спросила Галина.
– Не думаю. Но обязан предполагать самое худшее. Кстати, вы напрасно думаете, что я только вас оберегаю таким образом. Ведь он тоже не знает, кто именно вытащил меня из сегодняшней передряги. Вы не допускаете мысль, что захватить могут его, и тогда он провалит вас?
– У вас железная логика, – улыбнулась Галина, – мне говорили, что вы супераналитик. Но почему у вас такая странная кличка... Почему вы не любите, когда вас называют по имени-отчеству?
– В таком случае число желающих убрать меня вырастет на порядок, – пояснил Дронго, – даже сейчас мои противники довольно легко вычисляют, где я живу в Москве. А тогда будут просто находить по справочному бюро. Согласитесь, что это излишняя роскошь для моих противников.
– Убедили, – кивнула Галина. – Если будут звонить в ваше отсутствие, отвечать на телефонные звонки?
– Кроме Всеволода Борисовича и моего второго помощника, никто не знает этого телефона. А они звонить просто так не станут. Поэтому можете отвечать на любые звонки. Возможно, кто-то спросит хозяев квартиры.
– Артемьев нам не простит сегодняшнего налета, – пробормотала Галина, – он наверняка поручит своим людям найти мою машину и нас обоих. Машину-то он не найдет. Это вообще невозможно: ее уже перекрашивают в нашем бюро и меняют номер. А вот нас он захочет достать. И в первую очередь вас.
– Наверняка, – согласился Дронго, – но у меня нет другого выхода. Мне необходимо было вызвать огонь на себя, чтобы попытаться выяснить, кому позвонит Артемьев. Его телохранитель, открывший огонь, невольно спровоцировал Артемьева на моментальную реакцию. А мой расчет как раз и строился на двух вещах. Первая – возмущенный Артемьев не говорит мне правды. И вторая – сообщает заказчику о наезде на него. Это принцип самбо: падая, подтолкни своего соперника. Но, кажется, мне пора.
Он оделся и вышел из квартиры. Спустившись вниз, прошел к соседнему дому, чтобы встретить автомобиль с Лукиным. Тот уже ждал его в бежевом «Москвиче». Дронго уселся рядом.
– Я вычислил, куда он позвонил, – устало сообщил Лукин, – хотите послушать их разговор?
– Конечно. Ты все записал на пленку?
– Записал. Но до этого я хочу, чтобы вы прослушали два его разговора, касающиеся лично вас. Он звонил своим людям полчаса назад. Я так понял, что это наблюдающие за вашим домом сотрудники Артемьева. Сначала, часов в шесть, они позвонили ему. А полчаса назад он им перезвонил. Послушайте, вам будет интересно.
Лукин включил магнитофон.
«Филипп Григорьевич, здравствуйте».
«Что случилось? – Дронго сразу же узнал грубый голос Артемьева. – Почему ты звонишь в это время? Что-нибудь случилось?»
«Мы сидим с ребятами уже несколько дней. По-моему, он водит нас за нос. Никто здесь не появлялся. И он сам никуда не выходит. Ребята дежурят попарно, все время находятся у его дома. Но никто похожий из дома не выходил».
«Свет у него горит?»
«Мы не знаем. На окнах темные шторы, не пропускающие света. Что там происходит, узнать невозможно. Один из наших ребят сумел проникнуть в дом, постоял минут десять и послушал у его двери. Все тихо, никакого шума. Нам кажется, что в квартире никого нет».
«Кажется или точно?»
«Мы так думаем».
Дронго слушал, закрыв глаза. Странное ощущение, когда слушаешь, что говорят о тебе твои «наблюдатели», подумал он, хотя для него это не ново.
«За несколько дней ни разу не появился...»
Когда «наблюдатель» сообщил, что они хотели отключить свет, Дронго удовлетворенно кивнул. Он предусмотрел такую ситуацию и уже давно запер свой ящик со щитком на хороший английский замок. И поставил на всякий случай автономное питание у себя в коридоре.
Дальше был разговор о том, что кто-то носит ему еду.
«И вы до сих пор не определили, кто? – раздался голос Артемьева. – Нужно обратить внимание на мусор. У них есть в доме мусоропровод?»
«Есть. Но на лестничной клетке. Нам все же кажется, что его нет дома».
«Ладно. Может быть, и нет. Но все равно дежурство снимать нельзя. Рано или поздно он там появится».
«Сколько нам еще ждать?»
Дронго насторожился, это был самый важный момент в разговоре.
«Сколько понадобится, – раздался злой голос Артемьева, – сколько понадобится, столько и будете ждать. Все понял? И не нервируй меня своими звонками. Раз тебя туда послали, ты должен там сидеть. И если я узнаю, что твои ребята халтурят, вместо того чтобы заниматься делом...»
Он держит своих людей в страхе, подумал Дронго, значит, их уловка удалась. Человек, подобный Артемьеву, доверяет только страху. Он поверил, что Дронго сбежал из автомобиля, испугавшись его сотрудников. Артемьев верит в свою исключительность, считая себя хищником среди травоядных. Такой феномен глупости иногда встречается среди сильных людей, и тогда сильного может обмануть даже слабый, но хитрый соперник.
«Если узнаю, что они отлучались хотя бы на минуту, я лично всем головы поотрываю, – кричал Артемьев, – ты меня понял? Понадобится – будете сидеть до мая».
«Все понял, Филипп Григорьевич».
– Он сказал «до мая», – повторил Дронго, – ну-ка еще раз включи его последнюю фразу.
Лукин перемотал пленку и включил запись. Артемьев вновь произнес ту же фразу.
– Все правильно, – удовлетворенно сказал Дронго, – значит, мы на верном пути. Это не просто оговорка. Именно май их точка отсчета. Именно – двенадцатое мая. Значит, мы рассчитали все верно.
– Вы думаете, они снимут наблюдение в мае? – спросил Лукин.
– Это значит, что я не попаду к себе домой в течение месяца, – пошутил Дронго. – Придется смириться, – улыбнулся он и, обращаясь к Захару, предложил: – Давай-ка другой разговор. Потом дашь мне пленку, и я внимательно прослушаю все их беседы.
«Спишь, что ли? Куда ты пропал? Почему не отвечаешь?» – это снова Артемьев.
«Мы на своем месте, – с обидой в голосе ответил его сотрудник, – телефон у меня висит на подставке. Я сейчас воду пил. Пока убрал бутылку, пока телефон достал, время прошло».
«Воду или водку?» – угрожающе спросил босс.
«Только воду, Филипп Григорьевич. Мы же люди с понятием».
«Никого у вас не было?»
«Никак нет. Никого. Мы думаем, что он вообще отсюда переехал. Может, уехал из города?»
«Никуда он не уехал, – зло прошипел Артемьев, – сидите и ждите. Он обязательно придет. Может, сегодня, может – завтра. Я послал еще одну машину. Учтите, что он вооружен. Ты меня понял?»
«Понял, Филипп Григорьевич. А нам оружие применять?»
«Нет. Он нам нужен только живым. Можете стрелять в крайнем случае, и только в ноги. Но живым, вы меня поняли, брать живым!»
«Все поняли, Филипп Григорьевич. Возьмем тепленьким, пусть только появится».
«Дурак. Он профессионал. Если появится, ты можешь стать холодненьким. Поэтому перестань пить свою воду и смотри в оба. Если вы его провороните, можешь считать себя уволенным. Ты меня понял?»
Сотрудник Артемьева залепетал в ответ какие-то оправдания, но тот, уже не слушая, отключился.
– У них что-то произошло, – задумчиво сказал Дронго, – между первым и вторым разговором. Им нужно меня остановить. Но они пока не знают, что именно мне известно. Теперь давай поговорим об Артемьеве. Так с кем же он разговаривал, кто дал задание на слежку?
– Я сумел сперва установить номер телефона, куда он позвонил. Потом проверил несколько раз. По данным МВД, этот телефон был зарегистрирован на «Роснефтегаз». Я попросил Романенко уточнить через ФСБ, кому именно принадлежит номер. Перезвонил через десять минут и узнал, что телефоном пользовался обычно некто Олег Кочиевский, руководитель службы безопасности «Роснефтегаза». Артемьев позвонил ему сразу после инцидента с вами. Включить запись?
– Конечно, – кивнул Дронго.
Лукин перемотал ленту и включил запись. Раздался незнакомый голос:
«Да, я слушаю».
«У нас неприятности, – Артемьев говорил, тяжело дыша, очевидно, еще не успокоился после всего случившегося, – ко мне приходил наш знакомый».
«Какой знакомый? – не понял Кочиевский. – Куда он приходил?»
«Наш знакомый, – с нажимом пояснил Артемьев, – который собирается найти другого нашего знакомого...»
«Я понял, – быстро сказал Кочиевский, – но почему он пришел к тебе?»
«Видимо, обнаружил моих людей, которые проявляли к нему интерес. Он пришел, чтобы узнать, кто попросил меня о такой услуге».
«Надеюсь, его нет рядом с тобой?»
«Он уже сбежал. Мои люди его немного побеспокоили. Он мне угрожал...»
«И ты, конечно, ничего ему не сказал?»
«А ты сомневаешься? – крикнул Артемьев. – Ты же меня знаешь столько лет».
«Ладно, не стоит по телефону. Приезжай ко мне. Я тебя жду».
Щелчок отбоя. Послышалось шипение – и тишина.
– Больше они ни о чем не говорили, и он никому не звонил, – выдохнул Захар, – я записал всего четыре разговора.
– Как это четыре? – не понял Дронго. – Я прослушал три, а где четвертый? Почему ты говоришь, что он никому не звонил?
– Ему позвонили, – пояснил Лукин, усмехнувшись, – сейчас поставлю и четвертый, но он короткий, несколько фраз. Правда, мне кажется, что он не имеет отношения к нашей теме.
– Все, что касается Артемьева, имеет отношение к нашей теме, – наставительно заметил Дронго, – давай-ка включай свою запись. Я, кажется, знаю, кто ему позвонил. Одна из его девочек?
– Ага, – кивнул Лукин, улыбнувшись, и включил запись.
«Слушаю», – раздался недовольный голос Филиппа Григорьевича.
«Филя, это я», – услышали они женский, скорее даже девичий голосок.
«Перезвони попозже», – довольно грубо бросил Артемьев.
«Ты же обещал заехать, – упрекнула его девица, – я жду тебя уже полчаса. И ужин приготовила».
«Я сегодня не приеду, – зло рыкнул Артемьев, – завтра поговорим. Пока».
Он отключился. Лукин посмотрел на Дронго, вздохнул.
– С этим номером никаких проблем не было. Звонили с проспекта Вернадского. Это Алевтина Жучкова. Телефон и квартира на ее имя.
– Его пассия, – пробормотал Дронго, – ты не узнал, давно у нее этот телефон?
– Нет.
– Тогда до завтра. Да узнай, кто такая Алевтина Жучкова. Как давно переехала на проспект Вернадского и когда приобрела квартиру и телефон? Ты меня понял? Завтра в двенадцать я жду твоего звонка.
– Хорошо, – пробормотал Захар, – постараюсь узнать.
– До свидания. – Дронго вышел из машины.
На часах было около половины девятого. Он заторопился к дому. Нужно дать поручение Сиренко собрать в течение двух дней все сведения о Кочиевском. Интересно, что за гусь, ежели поручает Артемьеву установить наблюдение за его квартирой? И откуда вообще знает про Дронго? Как ему удалось так быстро вычислить, кто встречался с Бергманом и где он живет? Ведь Бергман наверняка не знает его московского адреса. Такая оперативность – свидетельство принадлежности к сонму специалистов, посвященных в секреты спецслужб.
Он поднялся по лестнице, позвонил. Дверь сразу открылась, словно Галина ждала его на пороге. По ее лицу он догадался – произошло нечто серьезное.
– Что случилось?
– Звонил Романенко, – выпалила она одним духом, – кажется, мы прокололись.
– Говорите яснее.
– Пятнадцать минут назад в своем доме, прямо на пороге квартиры, убит Филипп Артемьев. Киллер сделал контрольный выстрел в голову.
Это был удар. Такого Дронго явно не ожидал.
– Как это случилось? – несколько растерянно спросил он.
– Не знаю. Романенко сказал, что там работает следственная бригада МВД.
– Но у него были телохранители. Все бывшие сотрудники милиции. Куда они делись?
– Ничего не знаю, – как-то виновато ответила Галина, – если разрешите, я поеду и выясню.
– Только не на место происшествия, – вздохнул Дронго. – Черт возьми, кто-то сломал нам всю игру. Узнайте, как его убили. И постарайтесь получить полные сведения на руководителя службы безопасности концерна «Роснефтегаз» Олега Кочиевского. Вы запомнили фамилию?
– Конечно, – кивнула она на прощание. Когда Галина ушла, он запер дверь, вернулся в комнату, включил телевизор.
«Как быстро сработали, – подумал Дронго, – интересно, кто это мог быть?»
Поверить в совпадение он не мог и не хотел. Вероятность случайного совпадения, разумеется, была, но просчитывалась как ничтожно малая величина. В шесть часов вечера у него был инцидент с Дронго. В семь часов он вернулся домой после разговора с Кочиевским. А в девятом часу вечера его убивают. Артемьева могли убрать за тысячи других грехов, но его убийство именно сегодня означало, что кто-то бросил вызов лично самому Дронго. И он готов принять этот вызов.
Начало
Хайзен. Голландия. 13 апреля
Из города я выехал ровно через сорок пять минут. Как они ездят по Амстердаму, я просто не представляю. В центре города лучше ходить пешком или кататься на роликах. Говорят, что голландские полицейские уже давно катаются по городу на роликах. Им разрешили таким необычным образом патрулировать улицы. Даже велосипеды здесь не всегда помогают. Я бы назвал Амстердам городом каналов и велосипедов, хотя каналы есть и в других городах мира, и не только в голландских. А вот такого количества велосипедов я не встречал ни в одной другой стране.
Дорога до Хайзена заняла не больше тридцати минут. В Голландии автобаны образцовые, как и повсюду в западном мире. Главное – выехать из города. Когда я въехал в Хайзен, на часах было уже около одиннадцати. Я подивился точности портье в моем отеле. Он сказал, что на всю дорогу я потрачу полтора часа. Очевидно, для местного жителя этот срок был бы в три раза короче.
Найти нужный дом было еще проще. Карты города продаются в каждом газетном киоске, их можно получить в любом мотеле. Я довольно быстро нашел нужную мне улицу и вычислил дом, который стоит в конце ее, прямо у залива. Место здесь тихое, уютное. Любой разведчик может только мечтать к старости поселиться в таком месте, чтобы предаваться в тиши неспешным воспоминаниям. Я остановил машину, огляделся по сторонам. Конечно, в конце улицы стоит этот проклятый «Фольксваген».
Я вышел из машины, чтобы пройти к дому, в котором живет Кребберс. Рууд Кребберс, бывший связной Труфилова, с которым тот работал в Европе. Если Труфилов захочет остаться в Европе, он не должен миновать этот домик. Если, конечно, он не рассчитывает на такого упорного «следопыта», как я.
По моим данным, Кребберс живет один. Он уже на пенсии, владеет небольшим домиком и кучей акций разных компаний. Раньше советским агентам хорошо платили. Разговоры о том, что на нашу бывшую страну все работали по идеологическим мотивам, разговоры для дураков или дилетантов. Наверное, были и порядочные люди, верящие в идею. Конечно, были. Но большинство агентов работали за деньги.
Кстати, наши доморощенные предатели, которые были агентами западных стран, тоже работали за деньги. Мне всегда смешно читать, как они доказывают, что к предательству их толкала идея. Я ведь знаю, что все это вранье. Я подполковник КГБ, проработавший в Первом главном управлении много лет, и я знаю, что все эти Шевченки, Гордиевские, Резуны-Суворовы просто продажные шкуры, а никакие не герои. Для меня и Калугин такой же предатель, как и все остальные. Человек, который отрекается от своей прежней жизни, всегда самый страшный предатель, ведь в конечном счете он предает свою жизнь и свою память.
Меня всегда поражала двойная мораль разведчиков. Работающие на нас агенты считались героями, а те, кто против, – предатели и подлецы. Впрочем, так было всегда и везде. С точки зрения нашего бывшего ГРУ, мистер Кребберс был прекрасным человеком и достойным гражданином. С точки зрения голландской службы безопасности, наверняка был чем-то принципиально иным.
Я обхожу дом. Он старый, но не запущенный. Соседние дома расположились довольно далеко от него. Я звоню в дверь. Тишина. Заглядываю в окна. Голландская традиция не вешать занавесок меня изумляет. Говорят, эта привычка осталась еще с тех пор, когда страна была во власти испанцев. Тогда по приказу кровавого герцога Альбы все занавески в городе были сняты, чтобы сидевшие в своих домах голландцы не замышляли ничего против оккупантов.
Сквозь стекла я рассматриваю внутренние помещения. Неужели здесь никого нет? Как это глупо. Зачем тогда я приехал в Хайзен? А если господин Кребберс давно умер? По моим данным, ему немало лет. Он ведь был осужден десять лет назад. Правда, его осудили только на восемь лет, и уже через пять он вышел, но, возможно, переехал в другое место. Тогда почему мне дали этот адрес? Полковник Кочиевский не мог ошибиться. Еще раз обхожу дом и довольно громко стучу. Громко, изо всех сил.
Наконец слышу шаги за дверью. Кто-то спускается со второго этажа, затем подходит к двери и спрашивает:
– Кто вам нужен?
Я не знаю голландского, но я говорю по-немецки. Мы получили довольно неплохую подготовку, и просто так звание подполковника в КГБ не давали. Я хорошо говорю на двух языках – немецком и английском. При желании могу изъясняться и на французском. Для путешествия по Европе вполне достаточно. По данным Кочиевского, Кребберс обязан знать немецкий язык.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ .....
Комментариев нет :
Отправить комментарий