ВАРЯГ..
- 1 -
Старенький паровоз, надрываясь на подъёмах, тащил трехвагонный состав из Сеула в Чемульпо. Нетерпеливый и подвижной младший врач крейсера «Варяг» Михаил Банщиков с каждым толчком паровоза повторял одно и то же:
— Наш «Варяг» пробежал бы это расстояние вдвое быстрее.
Банщикову прощали однообразие темы: каждый из офицеров в душе гордился ходкостью своего корабля.
— Нет, господа, в самом деле, лучше оказаться в центре жестокого шторма, чем трястись на этом ревматическом поезде, — горячился Банщиков. — Вы слышите, как сипит в цилиндрах пар? Это же чахотка в последней стадии!
Капитан первого ранга Всеволод Фёдорович Руднев — командир «Варяга» — чуть заметно улыбнулся. Почти в каждую свою поездку в Сеул к посланнику Павлову он брал с собой Банщикова. Говорун и острослов, тот скрашивал томительное время поездки. Но сегодня его шутки казались неуместными. Слишком. тревожно складывались обстоятельства. Руднев, от внимания которого не ускользнула подозрительная возня японцев в Чемульпо, предложил Павлову перебраться вместе со всей русской миссией на «Варяг». Если понадобится, они всегда успеют уйти в Порт-Артур под посольским флагом. Но посланник упёрся, на все находя один ответ: японцы ничего враждебного сделать не посмеют, а если и посмеют, о том его уведомят заранее. Павлов, как истый дипломат, ждал подсказки из Петербурга или от дальневосточного наместника Алексеева. Но каким путём он собирался её получить? До Артура миль триста, а радио на «Варяге» покрывает только сто. Телеграф? Но каждый второй служащий на нём японский шпион. Нельзя же, в самом деле, думать, что наш дипломатический код, который не сменяли почти год, до сих пор не расшифрован!..
Старший штурман крейсера Беренс подавил вздох. Чтобы не мешать командиру, погруженному в свои мысли, он старательно делал вид, будто разглядывает в раннем рассвете примелькавшийся пейзаж: однообразные рисовые поля-террасы на склонах гор, бамбуковые мосты, маленькие, почти игрушечные фанзы.
— Вы что-то хотите спросить, Евгений Андреевич?
От неожиданности Беренс вздрогнул. Умение Руднева угадывать мысли подчинённых могло смутить любого. Сам Руднев посмеивался и разводил руками, когда ему говорили о его даре. «Помилуйте, — говорил он, — какой дар? Обыкновенная наблюдательность».
— Нет… Собственно, да. Всего один вопрос: когда мы уйдём из Чемульпо?
Банщиков с грохотом отодвинул дверь. Около купе, вытянувшись, стоял бдительный ординарец Руднева Тихон Чибисов.
— Так что не извольте беспокоиться, ни одного японца поблизости нет! — доложил он.
Наивный Чибисов! Он и подумать не мог, что тучный человек с европейским разрезом глаз и звучной английской фамилией из соседнего купе давно уже прилип трубкой к тонкой перегородке. Трубка была обыкновенным стетоскопом, позволявшим услышать не только удары сердца.
— Значит, никого?
— Чисто, ваше благородие.
Банщиков закрыл дверь, обернулся к Рудневу. В его чуть выпуклых бесцветных глазах стояло то же нетерпение, что и у Беренса.
— Господа, у меня нет приказа оставить Чемульпо.
— Но ведь это же самоубийство! Если начнётся война, мы можем оказаться в порту, как в мышеловке.
— Господин посланник надеется, что до этого дело не дойдёт.
Резкий на слово Беренс не удержался, высказал всё, что думал о Павлове:
— Типичный образчик нашей мудрости, именуемой «авось». Авозь вывезет, авось не начнётся! Простите, Всеволод Фёдорович, но нет никаких сил знать, что твоя судьба, судьба «Варяга» зависит от подобных лиц.
— Господину Павлову следует прописать очки от близорукости. — Банщиков по обыкновению был насмешлив. — Впрочем, по моему разумению, такие очки следует прописать кое-кому и повыше.
Это уже был намёк на наместника Алексеева. Незаконнорождённый сын Александра II, Алексеев полновластно распоряжался в крае. Настолько полновластно, что приходилось долго залатывать прорехи, которые появлялись после каждого его «мудрого» решения. Особенно страдал флот, к которому, к несчастью, Алексеев питал слабость.
— Как вы можете шутить в такое время, Михаил Леонидович?! — Беренс совсем не намерен был вести разговор в тоне Банщикова. — Посольство в Сеуле просто опасается беспокоить наместника тревожными вестями накануне дня его ангела.
— Успокойтесь, Евгений Андреевич. Все не так мрачно, как вы рисуете. — Руднев уже пожалел, что сам затронул эту тему. Лучше бы офицеры оставались в неведении о результатах его встречи с посланником.
— Ещё раз простите мою горячность, Всеволод Фёдорович, но ведь речь идёт о «Варяге»!
— Я знаю. И смею заметить, беспокоюсь не меньше вашего. Но приказа уходить нет. Есть иной: «Оставаться на месте и ждать». И нам следует только подчиниться. Будем надеяться, что, даже если случится самое плохое, японцы не посмеют напасть на нас в нейтральном порту. В открытом же море они нам не страшны. Котлы, слава богу, пока в порядке — прорвёмся.
За перегородкой тучный коммерсант, проклиная не вовремя загудевший паровоз, пытался разобраться с котлами: в порядке они или нет? Но русские в купе уже замолчали. Тогда… пусть будут в неисправности. В японском военно-морском штабе, куда стекались все разведывательные донесения, требовали правду, но всегда охотно принимали такую, в которой сообщалось бы о недостатках и слабых сторонах русского флота.
— Смею надеяться, что и матросы нас не подведут, — продолжил Руднев, — настроением команды я доволен, хоть и не так много времени имел для общения… Эх, господа, нашего матроса хотят запугать, страхом заставить слушаться. Это же в корне неправильно! Вспомните прежнего командира крейсера и старшего офицера! Много ли они добились своей неоправданной суровостью? Поощрение, любовь, искренняя забота — вот ключ к матросскому сердцу. Осмелюсь напомнить вам, господа, слова Нахимова: «Матрос есть главнейший двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют». Прозорливые слова! Надо решительно отбросить всякое чванство. Это гибельно для службы, особенно сейчас.
Руднев на мгновенье умолк, внимательно посмотрел на своих попутчиков. Поймут ли они его? Ведь то, о чём он говорил, стоило многим карьеры. И они это знали. С мордобоем и окриком куда было проще… Лицо Беренса было спокойно-сосредоточенно: этот подтянутый офицер был симпатичен Рудневу: вот и сейчас он как бы ощупывал и взвешивал каждое слово, прежде чем согласиться или возразить. Впрочем, капитан первого ранга давно видел в лейтенанте единомышленника.
— Вы совершенно правы, Всеволод Фёдорович, — горячо вступился Банщиков. — Когда на Приморской я вижу надпись «Водить собак, входить нижним чинам запрещается», меня всего трясёт. Это какое-то крепостничество, троекуровщина…
— Ну-ну, не так пылко, — Руднев улыбнулся одними глазами. — В своё время за подобные мысли и даже действия я получил внушение. Мне посоветовали не выражать явно дружеских чувств к команде. Что можно гардемарину, запрещено мичману!
— И что же вы?
Беренс укоризненно посмотрел на Банщикова, который не сразу уловил всю бестактность своего вопроса. Разве не ясно «что», если на плечах заслуженного, блестяще знающего своё дело моряка не эполеты с адмиральскими орлами?
Банщиков понял свою оплошность, сконфузился и замолчал.
Спустя час показался порт. Солнце заваливалось за прогнутую коромыслом линию морского горизонта, бросая на воду сияющую дорожку. Упругий ветер изламывал её в тысячи бликов. Корабли, стоявшие на рейде, от этой световой круговерти казались празднично иллюминированными. Чемульпо был нейтральным портом, и кораблей разных стран здесь собралось предостаточно.
Руднев надел фуражку.
— Господа, я попросил бы не разглашать наш разговор даже в кают-компании. Мы люди военные. Выйдем в море по приказу или… в силу чрезвычайных обстоятельств.
Утром 26 января с поднятием флага командир канонерской лодки «Кореец» капитан 2-го ранга Беляев прибыл по приказанию Руднева на «Варяг». Руднев принял его в своей каюте.
— Одну минуточку, Григорий Павлович, — извинился он, протягивая руку и тотчас же усаживаясь обратно за письменный стол, — только допишу донесение в Артур.
Беляев увидел на столе листки машинописного текста, удивился:
— Но рапорт уже напечатан, Всеволод Фёдорович.
— Ещё вчера, как только вернулся из Сеула. Я лишь хочу приписать известие о странном бегстве крейсера «Чиода». Может быть, в штабе смекнут наконец, что при потушенных огнях уходят отнюдь не с добрыми намерениями.
Беляев кивнул. Это его вахтенный офицер первым заметил попытку японского крейсера «Чиода» тайно выскользнуть из порта. Выдал крейсер узкий просвет в плохо задраенном кормовом иллюминаторе.
Беляев уселся в кресло, вытащил портсигар.
— Разрешите? — Чиркнул фосфорной спичкой, закурил. — Насколько я понимаю, с донесением идти мне?
— Совершенно верно. Посланник ни за что не соглашается на переезд к нам, на крейсер, всей миссии, не соглашается и на возвращение в Артур.
— Остаётся лишь сожалеть. Недальновидность — родная сестра нашей политики на Востоке.
Руднев захлопнул крышку чернильницы, протянул Беляеву листки.
— Я бы хотел, чтобы вы познакомились с рапортом, Григорий Павлович.
Пока командир «Корейца» смотрел текст, Руднев растирал кисти рук. Мебель «Варяга» была сделана из лёгкого металла американской фирмой «Густав». Может быть, это и спасало от пожара, но руки на металлической поверхности, хоть и прикрытой сукном, немилосердно стыли.
— Постарайтесь вручить это лично наместнику. Он сейчас в Артуре. И на словах, я очень надеюсь на вас, внушите ему: положение чрезвычайно тревожное.
Беляев усмехнулся. Попробуй внуши! О самоуверенности и заносчивости Алексеева ходили легенды.
— И всё-таки постарайтесь. Когда можете покинуть порт?
— Разрешите отбыть в 16 часов, как только придёт дипломатическая почта.
— Хорошо.
Эскадра контр-адмирала Уриу кралась к Чемульпо. Головным шёл броненосный крейсер «Асама», приданный 4-му отряду лёгких крейсеров. Адмирал нет-нет да и бросал довольный взгляд на восьмидюймовую кормовую башню крейсера и многочисленные орудия, торчавшие из его бортов во все стороны. Что ни говори, а с «Асамой» Уриу чувствовал себя много увереннее. Один этот крейсер по огневой мощи и дальности огня превосходил артиллерию русского «Варяга». А все шесть японских крейсеров могли потопить русских за несколько минут.
Впрочем, почему утопить? Направляя эскадру в Чемульпо, главнокомандующий адмирал Того без обиняков объявил, что желал бы видеть «Варяг» в составе японского флота. Приготовлено было даже название — «Сойя».
— Заприте русских на рейде, поставьте впритык — на пистолетный выстрел — миноносцы, и русские сами стащат свой флаг с гафеля, — процеживая слова через редко расставленные зубы, наставлял командующий. Совет и вправду был хорош, хотя Уриу совершенно не переносил этого высокомерного выскочку с английскими манерами. Но прежде чем его осуществить, нужно было высадить десант и захватить порт. Хотел бы он знать, как пройдёт эта операция под самым носом русских?
Адмирал Уриу поглубже упрятал лицо в меховой воротник морской куртки. Морозный ветер нёс ледяные брызги. В борт крейсера «Нанива», на котором держал флаг адмирал, била крепкая, стянутая кружевом пены волна. С мостика было видно, как зарывались в воду тяжело гружённые транспорты. Должно быть, десант — пять тысяч солдат — сейчас небоеспособен: обблевал все трюмы.
Миновав архипелаг Клиффорд, стали втягиваться в петляющий фарватер Чемульпо. Болтанка пошла на убыль.
— Через полтора часа войдём в порт, — доложил старший штурман.
С берега спросили: «Нужен ли лоцман?» Уриу усмехнулся:
— Не отвечать! — Наивность местных властей веселила. Какая предупредительность! Готовы помочь в захвате собственного порта. Хотя почему бы и нет? Большинство здешних лоцманов — японцы, и жалованье они получают не только от портовых властей. — Доложите, когда покажется порт!
Уриу уже занёс ногу, чтобы спуститься по трапу в каюту, когда с идущего форзейлем[1] миноносца сообщили о появлении русской канонерской лодки. Адмирал почувствовал лёгкое волнение. Вот оно! Русские определённо что-то пронюхали. Но поздно — мышеловка захлопнулась.
Уриу остался на мостике. По его приказу крейсеры стали брать ближе к берегу. Вперёд вырвались миноносцы. Было видно, как на палубах суетились минёры, готовя торпедные аппараты.
— Суетятся, слишком суетятся, — закачал головой адмирал. — Сколько готовили к войне, а вот начали — и суета.
На крейсерах ударили колокола громкого боя. С мостика было видно, как на «Асаме» мягко покатилась бронированная носовая башня. Хоботы двух восьмидюймовой дрогнули, поползли вниз, впиваясь в профиль выплывающего навстречу «Корейца». Один удачный залп, и русским придётся вычеркнуть этот корабль из списков своего флота. Но если артиллерийская дуэль затянется? Уриу бросил тревожный взгляд в сторону перегруженных транспортов. Шальной снаряд с «Корейца» мог отправить на дно любой из них. Нет, с русскими надо расправиться наверняка — минной атакой.
Головной миноносец выбросил длинное тело торпеды. Адмирал, не отрываясь от окуляров бинокля, царапал в волнении ногтем кожу футляра.
— Вот сейчас, сейчас!
Но на канонерке вовремя увидели торпеду, отвалили в сторону.
— Слева по борту мина! — крикнул наблюдатель. Беляев и сам увидел её. Подумал спокойно, как о чём-то постороннем: «Значит, всё-таки война!» Определённость всегда лучше: по крайней мере, ясно, что надо делать.
— Лево на борт! Боевая тревога!
Подошвы матросских ботинок дробно застучали по палубе. Команда заняла места по боевому расписанию.
Вторая торпеда, буравя воду, устремилась к «Корейцу». Отклонились и от неё, но с трудом — больно с близкого расстояния её выбросили. К лейтенанту фон Крампту со всех сторон поступали донесения о готовности к бою. Тот и здесь остался верен себе: щёлкнул крышкой часов:
— Опоздали на полторы минуты. Распустились!
И повернулся к Беляеву:
— Григорий Павлович, «Кореец» к бою готов!
— Наводить на миноносцы…
Но команду «огонь!» не отдал.
Нет, он не испугался угрозы быть расстрелянным в упор эскадрой противника. Подумал о другом: нельзя допустить столкновения, пока «Варяг» стоит неподвижной мишенью на рейде. Нужно выиграть время, предупредить Руднева. А там будь что будет!
Пенистый след третьей торпеды набегал прямо на «Корейца». Но в самый последний момент, попав в струю канонерской лодки, торпеда задрала хвост и затонула.
Беляев размашисто перекрестился:
— Ну, хватит! В четвёртый раз они непременно попадут. Стрелять нельзя? Тогда… право на борт! Идём на таран!
У старика «Корейца», таскавшего на себе ещё парусное вооружение, форштевень был от стародавних времён — скулой вперёд. Конечно, тараном боя не выиграть, но чего не сделаешь от отчаяния?
Канонерская лодка, развернувшись, нацелилась в корму ближайшего миноносца. На миноносце не выдержали, отвильнули в сторону, освобождая фарватер. Следом ушли под прикрытие крейсеров и остальные миноносцы.
Сорок минут спустя «Кореец» отдал якорь в одном кабельтове от «Варяга».
Не успел Беляев прибыть на крейсер для доклада о происшедшем, как все четыре японских миноносца вошли в порт и встали напротив русских кораблей.
Командир английского крейсера «Тэлбот» коммодор Бейли был озадачен и даже раздражён. Только что он проводил командира «Варяга» Руднева, прибывшего с протестом по поводу нападения японцев на русский военный корабль в нейтральных водах. Теперь Бейли, как старшему на рейде, предстояло ехать объясняться с японским адмиралом. Ситуация, чёрт возьми, складывалась щекотливая: в личном сейфе коммодора лежали секретные инструкции адмиралтейства, обязывающие его во всём содействовать японской политике на Дальнем Востоке. Разумеется, если речь зашла об ослаблении России… Но, право, японцы взялись за дело слишком ретиво, в нарушение всех международных правил. Теперь коммодор ломал голову, как выкрутиться из этой пикантной ситуации, не запятнав чести мундира и не выдав своих подлинных намерений?
Вестовой сбил пылинки с расшитого золотом рукава Бейли. Доложил:
— Катер у трапа.
Паровой катер отвалил от высокого борта «Тэлбота», заскользил мимо успевших втянуться на рейд японских крейсеров к «Наниве». Идти приходилось буквально под дулами орудий, которые японцы наставили на «Варяг». Бейли невольно втягивал голову в плечи: не хватало ещё, чтоб они передрались прямо в порту!
Катер, совершив широкую циркуляцию, впритирку подошёл к парадному трапу. Бейли довольно посмотрел на рулевого: отменный глазомер! Японский офицер отдал честь, сказал на английском:
— Адмирал Уриу ждёт вас.
Коммодор величественно, как лорд-канцлер, поднялся на борт «Нанивы», скользнул чуть прищуренными глазами по длинному строю караула. Нет, положительно он никогда не будет способен отличить одного японца от другого. Они похожи друг на друга, точно оловянные солдатики из одной коробки. Разве вот шитьё на мундирах. Вон у того, идущего навстречу, его так много, что это либо сам адмирал Уриу, либо… его камердинер.
— Я рад приветствовать вас, коммодор Бейли. Для нас видеть наших английских друзей большая радость.
Адмирал и его гость спустились в каюту. Она была обставлена скромно, не в пример роскошным покоям на «Тэлботе». И это ещё раз убедило англичанина в серьёзности намерений японского адмирала. Единственное, что себе позволил Уриу, это повесить в просветах между иллюминаторами картины на шёлку. Бейли невольно залюбовался цветком лотоса — символом благополучия, — белизна которого была выразительно оттенена точными ударами чёрной туши.
— Настоящий Куниёси, — пояснил Уриу, перехватив взгляд англичанина.
— А вы не боитесь, адмирал, что все это когда-нибудь окажется на дне моря?
— Только вместе со мной… Однако что привело вас, коммодор, на борт «Нанивы»?
Бейли подтянулся. Начиналась официальная часть визита.
— Господин адмирал, только что меня посетил командир русского крейсера. Он утверждает, будто сегодня ваши корабли атаковали в нейтральных водах русскую канонерскую лодку «Кореец». Мой долг старшего на рейде — выслушать ваши объяснения по поводу… э… — Бейли не сразу нашёл нужное слово, — этого недоразумения.
Уриу не спешил с ответом. Сцепив на животе пальцы, он сосредоточенно смотрел на англичанина. Пауза затягивалась, и странно — Бейли чувствовал себя как нашкодивший школьник перед строгим учителем. Коммодор собрал все самообладание, но не удержался, сорвался на оправдание:
— Поймите меня правильно, господин адмирал. Военные действия в водах Чемульпо чреваты нарушением всех международных договоров. Мои симпатии, как и симпатии моего правительства, вам это известно, на стороне Японии. Если вы намереваетесь воевать с русскими — ваше дело. Но нападение в нейтральном порту? Это вызовет бурю протестов.
Уриу, опустив веки, слушал переводчика. Впрочем, в этом не было особой надобности: он прекрасно знал английский язык. Но время было его союзником: чем дольше тянулся разговор, тем покладистее становился этот надутый англичанин.
— Мне понятны ваши сомнения, господин коммодор, — наконец заговорил Уриу. — Но пусть они оставят вас. Никакого нападения не было. Да, не скрою, война с русскими уже началась, но торпедная атака! Пока жив Ямато-Дасаки — японский дух, — нам незачем прибегать к подобным коварным приёмам. Все это чистейший вымысел, плод чрезмерного воображения русских.
Уриу врал бессовестно. И Бейли, поджав бескровные губы, старательно делал вид, что готов поверить в эту ложь. Действительно, что же ему ещё оставалось делать, имея на руках секретные инструкции адмиралтейства?!
Адмирал вдруг рассмеялся:
— Потом, неужели вы всерьёз думаете, что мои минёры так плохо стреляют? Я бы приказал списать их с флота, если б они промахнулись…
— Я удовлетворён. Но… отчего ваши миноносцы держат под прицелом русские корабли?
— Обыкновенная предосторожность. Разве русские не поставили прислугу к орудиям?
Бейли пожал плечами.
— Благодарю вас. О вашем ответе я сообщу остальным командирам стационеров. Думаю, нам удастся уладить это недоразумение.
Адмирал проводил гостя на палубу.
— Не придавайте этому большого значения. Мы только опорожним трюмы наших транспортов и снова уйдём в море, чтобы там встретить русских. Надеюсь, они не откажут нам в этом рандеву.
Бейли хорошо знал, от каких тяжестей японцы хотели освободить трюмы своих транспортов: орудия, боевое снаряжение, пехота. Война начиналась не только на море. Но это уже дело японцев и русских.
Коммодор привычно бросил ладонь под козырёк фуражки:
— Это ваше право. Мы не собираемся препятствовать…
На «Варяге» всё было готово к бою. Люки и горловины задраены, помпы работали на холостом ходу, снаряды поданы к орудиям. Комендоры стояли у орудий, в прицелах которых чётко вырисовывались низкие корпуса японских миноносцев. Из труб рваными клочьями тянулся дым: Руднев приказал держать под парами пятнадцать котлов.
Плутонговый командир мичман Губонин и командир дальномерной станции мичман Ничволодов, прозванный Графинюшкой, наблюдали за высадкой десанта с японских транспортов. На порт давно опустилась вязкая, как тина, ночь, но японцы, осветив место высадки прожекторами и кострами, не прекращали разгрузку.
— Как тебе это нравится, Мишель? Японцы захватывают Корею, а мы ровно ничего не делаем.
Михаил Ничволодов пощупал платиновое кольцо на указательном пальце — подарок невесты — и украдкой вздохнул. После возвращения в Артур он должен был отбыть в Петербург. А там — свадьба, новая жизнь. И вот…
— Неужели война?
— Нет, конечно, — с иронией ответил Губонин. — Просто японцы с некоторым опозданием завезли здешним жителям рождественские подарки. А чтобы мы не мешали их раздаче, подогнали несколько миноносцев к «Варягу».
— Ты все шутишь, Пётр. А мне не до шуток. Судя по всему, я теперь не скоро окажусь в Петербурге.
— Да, я шучу! — обозлился плутонговый. — Он ещё думает о своей несравненной Вареньке. Ты бы задумался о другом: как нам выбраться из этой передряги?
— Ну это ты хватил! Японцы не посмеют атаковать нас в нейтральном порту.
— Уже посмели. «Кореец» еле ноги унёс после атаки вон тех красавцев.
— А как же корабли нейтральных держав? Они не допустят этого. — Графинюшка нервно ткнул пальцем в тёмный силуэт французского крейсера «Паскаль».
— Меня удивляет твоя наивность. Должно быть, это от избытка графской крови. Россия для многих в этих местах как рыбья кость в горле. Они совсем не против устроить нам кровопускание чужими руками.
— И всё-таки ты меня не убедил. Существует международное право, честь моряков…
— Плевать хотел адмирал Уриу на право и честь.
Вот погоди, перекидает завтра «Асама» пару сотен восьмидюймовых снарядов в наш «Варяг», и ты убедишься, какому богу молится японский адмирал и какого права придерживается.
Ничволодов задумчиво помял пальцами подбородок. Похоже, Губонин был близок к истине.
— И всё-таки как ты груб, Пётр. Прямо как матрос.
— Конечно, куда мне до твоего аристократического поведения.
Мичманы пикировались ежедневно. Но на этот раз Ничволодов обиделся.
— Я, как и все вы, обучался в Морском корпусе. Мои дорогие предки, кроме долгов, мне ничего не оставили. Так что твой намёк совершенно неуместен, даже оскорбителен!
Плутонговый смягчился.
— Не злись. Лучше проверь свои дальномеры. А то начнёшь завтра рубить мне дистанцию…
— Когда это я рубил дистанцию? Ты лучше последи за своими наводчиками. Забыл, сколько вы на последних стрельбах перекидали снарядов в белый свет!
— Не волнуйся, не подведём! — Губонин вдруг неожиданно молодо рассмеялся. — А что, Мишель, бой так бой.
— Смотри-ка, вроде головной миноносец якорь выбирает. Не иначе японцы уходить надумали?
Оба мичмана с минуту молча вслушивались в звуки моря. Сначала они уловили стук якорной цепи, накручиваемой на штиль, потом звучный удар: якорь, как гвоздь в стену, вошёл в клюз.
— Уходят! — согласился Ничволодов. — Пойду старшему офицеру доложу.
У третьего спонсона перед мичманом вынырнул комендор Алёшка Козинцев. Вытянулся, цыганские глаза «по уставу» ели начальство.
— Дозвольте обратиться, ваше благородие!
— Что тебе? — С матросами Графинюшка был строгим, без вольностей.
— Мы, ваше благородие, меж собой сомневаемся. Как это понимать? Вроде и война с японцами началась, а мы отсиживаемся.
— Кто тебе сказал, что война началась?
— Своим умом дошли. Разве ж без войны минной атакой угощать станут?
— Вот я доложу вахтенному офицеру, он тебя пошлёт гальюны чистить за большой ум. Тебе не рассуждать, а повиноваться по уставу положено. Понял?
— Так точно! — Алёшка сумрачно посмотрел в спину мичмана, зло перекатил желваками.
— Ну, что мичман сказал? — набросились матросы на вернувшегося Козинцева.
— Он скажет! — огрызнулся комендор. — Одно слово — Графинюшка! Обещал вахтенному доложить, что много рассуждать стали… А, ладно, и без него ясно: война, братцы. Только какая-то подлая.
Козинцев и не подозревал, как он был близок к истине. Именно в это время весь внешний рейд Порт-Артура озарялся выстрелами, полосовался беспорядочно метавшимися лучами прожекторов, запоздало выискивавших неприятеля. Броненосец «Ретвизан» со скрежетом наползал на прибрежные камни. «Цесаревич» и «Паллада» оседали, заглатывая через рваные пробоины тонны воды. Русские моряки расплачивались первой кровью за беспечность царских адмиралов: эскадра прозевала ночную атаку японских миноносцев.
Опорожнив трюмы, японская эскадра в самом деле покинула Чемульпо. Но лишь для того, чтобы приготовиться к бою. Утром 27 января 1904 года командиры всех стационеров, бывших в порту, получили письмо от контр-адмирала Уриу: «Его Императорского Величества корабль „Нинава“. Рейд Чемульпо. 26 января 1904 года.
Сэр! Имею честь уведомить Вас, что ввиду существующих в настоящее время враждебных действий между Японской и Российской империями, я должен атаковать военные суда русского правительства, стоящие теперь в порту Чемульпо… В случае отказа старшего из русских морских офицеров, находящихся в Чемульпо, на мою просьбу покинуть порт Чемульпо до полудня 27 января 1904 года я почтительно прошу вас удалиться с места сражения настолько, чтобы для корабля, состоящего под Вашей командой, не представлялось никакой опасности от сражения. Вышеупомянутая атака не будет иметь места до 4 часов пополудни 27 января…»
Виктор Сэнес, командир французского крейсера «Паскаль», поспешил на «Варяг»:
— Прочтите-ка, капитан, — горячо начал он, протягивая Рудневу японское требование. — Не я ли советовал вам скорее покинуть этот проклятый порт? Вот, дождались! Боюсь, что воздух Чемульпо может пагубно сказаться на здоровье вашего крейсера.
Руднев пробежал глазами послание Урну:
— Этого и следовало ожидать.
— И что вы по этому поводу думаете?
— Думаю? — Руднев наклонил голову с широкими залысинами. — Только то, что Уриу готов на все, чтобы захватить «Варяг». Они согласны воевать даже в нейтральном порту.
— Вот именно. — Уроженец юга Франции, Сэнес был порывист и горяч. — Я удивляюсь вашему спокойствию! Всё, что творит адмирал, просто возмутительно, нет — подло! Капитан, прошу вас на борт английского крейсера. Там мы обсудим сообща создавшееся положение.
На «Тэлбот» прибыли командиры всех стоявших в порту стационеров. Не было только командира «Виксбурга»: американцы открыто демонстрировали свою неприязнь к русским.
Едва Руднев вошёл в кают-компанию «Тэлбота», как его догнал мичман Губонин.
— Простите, Всеволод Фёдорович. Пакет от японцев. Старший офицер приказал срочно переправить его вам.
Руднев извинился перед капитанами, отошёл к иллюминатору. Косой луч света, пробиваясь через неплотно сдвинутые шторы, растекался по листу. Разговоры умолкли. Все неотрывно смотрели на Руднева.
— Господа! Адмирал Уриу извещает меня о начале военных действий между Японией и Россией. Он требует, чтобы «Варяг» покинул Чемульпо. В противном случае грозится напасть прямо в порту. Кстати, должно быть, по забывчивости адмирал не вручил нам ультиматум вчера.
До сих пор Руднев говорил спокойно. Но на слове «забывчивость» не удержался, сделал ударение.
— Почему вы так решили? — поинтересовался Бейли.
— Ультиматум датирован вчерашним числом. Кстати, как и послания вам. По-видимому, адмирал Уриу предпочитает сначала напасть, а потом уже объявить войну.
— Надеюсь, мы не допустим этого нападения?! — вмешался Сэнес.
Бейли недовольно покосился на импульсивного командира «Паскаля». Кажется, он будет принуждать всех помочь русским. Нет, этого нельзя допустить.
— Господин Руднев, надеюсь, поймёт нас. Объявление войны несколько меняет дело. Нам нужно по этому поводу поговорить конфиденциально.
— А разве то, что до сих пор делал адмирал Уриу, не война?
Бейли замялся: вопрос был поставлен слишком прямо. Прямо для человека, не привыкшего говорить правду.
Руднев не стал дожидаться ответа:
— Хорошо. Где я могу подождать вашего решения?
— Не утруждайте себя. Мы пройдём в мою каюту. Прошу, господа.
Просторная каюта Бейли была обставлена мебелью из морёного дуба. Здесь нашлось бы чем поживиться огню, но коммодор не мог отказать себе в комфорте.
Командиры крейсеров расселись вокруг круглого стола. Бейли на правах хозяина и старшего в звании предложил:
— Прошу высказываться.
— Что тут говорить! — Сэнес порывисто поднялся со стула. — Будет в высшей степени непорядочно, если мы не напомним адмиралу Уриу о правилах хорошего тона.
Бейли вытянул губы в трубочку — упругая струя табачного дыма ударила в подволоку.
— Что вы этим хотите сказать? Уж не предлагаете ли участвовать в бою на стороне русских?
— Было бы совсем неплохо, — отрезал Сэнес. — По крайней мере я убедился бы, на что годятся мои парни. Но успокойтесь, я предлагаю совсем другое. Адмирал Уриу поджидает русских в узком фарватере. Там они обречены. Так давайте останемся с русскими в Чемульпо.
— А если всё-таки японская эскадра будет атаковать «Варяг»? Не забывайте, что война уже официально объявлена! И мне бы не хотелось, чтобы в чужой драке гибли мои люди!
Но командир «Паскаля» не собирался отступать.
— Хорошо, есть иной выход. Давайте окружим «Варяг» своими кораблями, как эскорт, и выведем в открытое море.
— Но это такое же нарушение международного права. Если не ошибаюсь, у юристов оно называется пособничество. Нет, я, как командир английского корабля, не могу пойти на такое.
Сэнес обернулся к командиру итальянского крейсера «Сафиро» Бореа, молча слушавшему перепалку.
— Мы ждём вашего слова.
Бореа был всем сердцем с темпераментным французом, но… что скажут в Риме?
— Господа, вы предлагаете мне разрешить вопрос, который не входит в мою сферу. Я — моряк, а не дипломат и благодарю бога, что судьба именно так распорядилась мною. Нейтралитет — вот что мне было сказано, когда я покидал гавань Неаполя.
— Это значит?…
— Это значит, что до четырёх часов дня мы поднимем пар в наших котлах и покинем Чемульпо.
Бейли торжествовал: кто бы мог подумать, что этот невзрачный Бореа окажется таким крепким парнем.
— В таком случае я пойду на это один! — запальчиво заявил Сэнес.
— Не хотите ли вы сказать, что станете эскортировать «Варяг» в открытое море?
— Именно!
Бейли и этого не хотел допустить. Надо помогать слабейшим в борьбе с сильнейшим, то есть японцам против русских, и… пусть торжествует Британия. Подыскивая слова повесомей и похолодней, он сказал:
— Это ваше право, как и моё, старшего по рейду, сообщить о вашем необдуманном решении в Сеул французскому посланнику. И я совсем не уверен, что он одобрит ваше решение.
Удар был нанесён точно. Сэнес растерялся. Когда дело касалось чести, он шёл напролом. Но дипломатия? Она всегда выворачивала все наизнанку. Ждать, что скажет французский посланник в Сеуле? Но на это уйдёт бог знает сколько времени, а ультиматум адмирала Уриу истекает через несколько часов.
— Подумайте о последствиях, — изламывая в усмешке тонкие губы, давил Бейли. — Подобные действия чреваты международным скандалом.
И Сэнес отступил.
— Хорошо, я поступлю как все.
Коммодор облегчённо откинулся на спинку стула:
— Тогда мы покидаем до начала боя Чемульпо. Остаётся лишь сообщить наше решение командиру «Варяга».
У Руднева ни один мускул не дрогнул на лице, когда Бейли объявил о решении совета командиров. Впрочем, ощущая враждебность англичан, хоть и старательно прикрытую маской ледяной вежливости, он ждал чего-либо подобного. Правда, была ещё надежда на командира «Паскаля»…
Руднев бросил короткий взгляд на Сэнеса: тот опустил голову, пальцы нервно постукивали по поверхности стола.
— Благодарю вас, господа, — в голосе Руднева прозвучала открытая насмешка. — Вы очень любезны. Но в вашем решении нет никакой надобности. Спокойно оставайтесь в Чемульпо. «Варяг» выйдет из порта и примет бой… Не могли бы вы проводить нас до нейтральных вод?
— Это невозможно. Это нарушение нейтралитета!
У Руднева кровь прилила к щекам:
— Вы так находите? Вы же хорошо знаете, что японцы атакуют «Варяг» в узкой бухте, как свора ночных грабителей… Однако о чём я говорю? Вы не измените решения, как и мы. Прорыв!
Сэнес порывисто подошёл к Рудневу. В глазах стояли слёзы, рука была жаркой:
— Так могут поступить настоящие моряки. Удачи вам, и… простите Францию.
Бейли решил, что самое время ему вмешаться. Он сделал любезное лицо. Такое, какое бывает у врача, обещающего скорое выздоровление смертельно больному.
— Вы нас неправильно поняли. Мы вовсе не отказываем вам в помощи. Разумеется, адмирал Уриу получит наш решительный протест, который умерит его пыл. Смею надеяться, что «Варяг» спокойно покинет пределы Чемульпо.
— Да, конечно, — усмехнулся Руднев. — Клочок бумаги для японского адмирала будет убедительнее ваших бронированных крейсеров рядом с «Варягом». Прощайте, господа!
Коммодор Бейли сдержал слово. Протест был написан им собственноручно. О, он был полон решительных фраз и укоров, призванных пробудить совесть японского командующего. Особенно замечательна была последняя строчка: «И будем рады слышать ваше мнение по этому предмету».
Бейли был так любезен, что сообщил японцам и о намерении «Варяга» идти на прорыв.
Вернувшись на корабль, Руднев приказал собрать всех офицеров в кают-компанию.
— Господа! — обратился он к ним. — Не буду скрывать от вас всю тяжесть нашего положения. Адмирал Уриу требует, чтобы мы покинули порт. Иначе он нас атакует на якорной стоянке. Я хотел бы услышать ваше мнение.
— Позвольте, Всеволод Фёдорович, а корабли дружественных нам держав?
Руднев ответил как отрезал:
— Они ничего не предпримут. Итак, я жду.
Высказывались по чину и выслуге, начиная с младшего. И все сошлись на одном — прорываться. Закончил старший офицер капитан второго ранга Степанов.
— Если останемся в порту, шансов на спасение никаких. Значит, надо атаковать неприятельскую эскадру первыми. В случае же неудачи вести бой до последнего.
— Спасибо, господа. Иного не ждал. — Руднев поднялся, дав понять, что совещание окончено. — Прошу в предстоящем бою каждого офицера быть примером исполнения долга для низших чинов. Уверен в каждом, как в самом себе. Прошу разойтись по боевому расписанию.
Но прежде чем команда стала готовиться к бою, просвистали на обед. И только после обеда выстроили всех на верхней палубе. Ветер трепал длинные ленты матросских бескозырок, топорщил воротники с белыми полосками по краям — за Гангут, Чесму и Синоп — славу русского флота. Можно ли её посрамить?
— Никаких разговоров о сдаче не может быть! Свято помните устав Петра Великого: «Корабли российские ни перед кем не должны спускать своего флага»! Мы будем сражаться до последней возможности! Исполняйте свои обязанности точно, спокойно, не торопясь, особенно комендоры, помня, что каждый снаряд должен нанести вред неприятелю!
Говорить капитан первого ранга кончил под крики «ура!», каких не слышал «Варяг» даже во время императорского смотра в Кронштадте.
…Стрелки швейцарских часов замерли на 11 часах 20 минутах. Руднев оставался спокоен, как может быть спокоен человек, твёрдо решивший все для себя.
— С якоря сниматься!
Загремела цепь. Двупалый якорь с размаху вошёл в клюз, вниз полетела налипшая на нём морская живность, бурые водоросли.
— Малый вперёд!
Под броневой палубой две смены кочегаров принялись скармливать прожорливым топкам первые тонны угля. Разгоняя загустевшую смазку, дёрнулись поршни паровых машин. Шатуны, изломавшись в суставах-подшипниках, навалились на вал. Оборот. Ещё оборот. Алчно зачавкали сальники. Двухметровые бронзовые лопасти винта врубились в застоявшуюся воду, стянутую масляной плёнкой. Пошли! Позади, в полутора кабельтовых, в струе крейсера держался «Кореец».
На соседних кораблях грянуло «ура!». Французы на «Паскале» обвисли на леерах. На корме, сверкая звонкой медью, оркестр играл русский гимн.
— Каково, Всеволод Фёдорович! Так недолго и крейсер перевернуть. — В глазах Беренса чуть приметно дрожала лёгкая насмешка. Было в этом ликовании на «Паскале» что-то чрезмерное. Будто «Варяг» выходил не на бой с превосходящими силами противника, а выкатывался на увеселительную прогулку.
— Что поделаешь, Евгений Андреевич, французы — народ темпераментный. Будем снисходительны к ним. Это от искренности. Кстати, что они кричат, не пойму?
— Желают нам удачи.
— Удачи? Это хорошо. В нашем положении и удача пригодится. Вот и «Тэлбот».
Беренс подкрутил окуляры бинокля и увидел ровные шеренги выстроившихся на палубе английских матросов.
— Если не ошибаюсь, на переднем мостике сам коммодор Бейли…
Бейли был в своей каюте, когда ему доложили о движении русских. Коммодор вскинул брови, сказал не без удивления:
— Я полагал, что господин Руднев более благоразумен. Лезть на противника, который впятеро сильнее…
Да к тому же быть скованным в манёвре… Здешний фарватер узкий, как клистирная трубка, камни и мели… Прикажите построить команду. Оркестр на бак. Придётся проводить этих самоубийц.
Внутренними трапами Бейли поднялся на мостик. Старший офицер почтительно докладывал в спину:
— У итальянцев и французов — всеобщий восторг. Провожают русских как на распятие.
— Распятие? Надеюсь, в этом случае обойдётся без воскрешения.
Офицеры на мостике сухо приветствовали командира. Бейли в кают-компании не жаловали: коммодор был неплохим моряком, но ему не хватало хороших манер. Лоск его был напускной, только-только прикрывавший невоспитанность. Лет сорок назад он не поднялся бы выше звания лейтенанта. Но сейчас иные времена: адмиралтейству нужны хваткие, грубые моряки, напоминающие «джентльменов удачи» времён королевы Елизаветы. Впрочем, догадываясь об отношении к себе большинства офицеров, Бейли платил им той же монетой.
— Господа, я не вижу необходимости в вашем пребывании на мостике. — Коммодор говорил отрывисто. — Прошу всех свободных от вахты разойтись.
Не поворачиваясь, Бейли откинул руку. Вестовой привычным жестом вложил в ладонь бинокль. «Варяг», оставляя за собой длинные усы бурунов, проходил мимо английского крейсера. У расчехлённых орудий застыла прислуга. Жерла орудий, освобождённые от защитных пробок, пугали своими бездонными провалами. Бейли приподнял трубы бинокля, увидел стоящего на мостике Руднева. Парадный мундир, золото эполет, ордена. Коммодору вдруг захотелось увидеть выражение лица русского командира, но, как ни скрадывал двенадцатикратный бинокль расстояние, разглядеть ничего не удалось…
Бейли в досаде бросил бинокль на грудь.
— Безумцы, они действительно решились идти на прорыв!
Штурман «Тэлбота» сказал подчёркнуто сухо, ни к кому не обращаясь:
— Я посчитал бы за честь служить простым рулевым на корабле этих безумцев. Там по крайней мере не прощают подлости.
— Это ваше личное мнение?
— Надеюсь, не только. «Тэлбот» всегда славился настоящими моряками.
Это уже звучало как вызов. У Бейли от злости сплющились зрачки. Но чем сильнее он закипал внутри, тем спокойнее был внешне.
— Сомневаюсь, чтобы остальные разделяли это мнение. Впрочем, — коммодор смерил безжалостным взглядом штурмана, — впрочем, вас никто не удерживает на «Тэлботе». Пожалуйте рапорт. Что же касается настоящих моряков, то я ценю мужество, пусть даже оно и граничит с безумием. Прикажите играть русский гимн!
— Да, это определённо сам коммодор Бейли! — повторил лейтенант Беренс. — Желает счастливого плавания.
Руднев усмехнулся:
— Как это трогательно со стороны коммодора! Он ведь был так обеспокоен нашей задержкой в порту…
Он не договорил, осёкся: совсем не время было злословить по поводу мнимых доброжелателей. Есть вещи и поважнее — бой! Взгляд упёрся в счётчик лага:
— Прикажите прибавить ещё десять оборотов.
— Есть прибавить десять оборотов!
Упругие струи дыма из труб, словно подрубленные, изломались, поползли вниз и в сторону.
— Всеволод Фёдорович, вижу японские корабли. Не пора ли перейти в боевую рубку? — предложил старший офицер.
— Да-да, — согласился Руднев. Но прежде чем уйти, он перегнулся через поручни мостика, посмотрел вниз, на палубу. В надраенной до зеркальности меди дробилось негреющее солнце, перекидывалась словами прислуга у орудий. Живая!
У Руднева запершило, защекотало в горле. Он вытащил платок, прокашлялся. Офицеры из вежливости отвернулись, будто ничего и не заметили.
— Идёмте, господа. И пусть каждый свято выполнит свой долг.
По одному вошли в боевую рубку. В ней было тесно. Пространство со всех сторон сдавлено шестидюймовыми бронированными плитами, заставлено приборами, переговорными трубами. Ординарец Чибисов потянул на себя пластину стальной двери. Сминая резиновую прокладку, она плотно, как крышка табакерки, впечаталась в стену. Теперь командный пункт корабля был связан с командой хитросплетением переговорных труб, телефонами да двухметровым бронированным туннелем позади рубки — для посыльных и голосовой связи.
Через узкие смотровые щели с козырьками были видны силуэты японских крейсеров.
Наблюдатель торопливо доложил:
— Неприятель поднял сигнал: «Сдавайтесь на милость».
Мичман Ничволодов молодцевато взлетел на самую высоту — фор-марс, где находилась дальномерная станция номер два. Прежде чем припасть к окулярам дальномера, мичман скинул кожаные колпачки со стёкол. Цейсовские линзы мерцали таинственным голубоватым светом. Ничволодов открыл ящик с принадлежностями, вытащил бархатку, меховые щётки — оптику обхаживали почище барышень. Выудил он и бутылку для спирта. Пустую.
У Графинюшки кровь ударила в голову. Чем протирать линзы? Одними меховыми помпошками начисто никогда не протрёшь, все одно запотеют. Тогда станция станет рубить дистанцию — страх! Он лихорадочно обшарил взглядом трёх матросов-дальномерщиков. Ну конечно, кто мог это сделать, как не Михеев. Ах, сволочь!
— Михеев, поди сюда!
Михеев подскочил, широко расставил ноги, ловя равновесие — на марсе покачивало.
— А ну дыхни!
— Да я…
Ничволодов не удержался, тряхнул матроса — у того только зубы лязгнули:
— Подлец!
— Да нешто я посмел бы. Выпить я горазд, правда… Но такое. Я же русский матрос.
— Ваше благородие, — перед мичманом вытянулся другой дальномерщик, — дозвольте обратиться. Пробка неплотно пригнана. Не иначе как спиртяга выдохся.
Ничволодов потрогал пробку. Качается. Бутылка, кувыркаясь, полетела с фок-мачты за борт.
— Ступай в перевязочный пункт и возьми спирту для дальномера. Скажи, я прошу. Быстро!
Михеев вернулся на станцию, осторожно, как младенца, прижимая к груди бутылку со спиртом.
— Протри линзы! — прикрикнул мичман. — Да легче, медведь косолапый. Это тебе не портовые девки — оптика!
Но Михеев на оптику уже не смотрел. Лицо его было повёрнуто в сторону. Голос вздрагивал от возмущения:
— Смотрите! Японцы сигнал выбросили, без боя сдаваться предлагают.
Контр-адмирал Уриу ждал ответа, в волнении покусывая губы.
— Что там русские?
— Не отвечают.
Прошла ещё минута. Пусто. Адмирал не поверил. Сам облазил взглядом все реи «Варяга». Да что они, в самом деле вздумали драться?
Японская эскадра по своей огневой мощи в пять раз превосходила «Варяг» и «Кореец». Но и этого мало. Японские снаряды были начинены шимозой — взрывчатым веществом, превосходящим в пять раз русский пироксилин, залитый в снаряды. Но и этого мало. На царском флоте отдавали предпочтение бронебойным снарядам с тугими запальными трубками. Такой снаряд должен был пробить броневой пояс неприятельского корабля и взорваться внутри. Японцы ставили на снаряды чувствительные запальные трубки, взрывавшиеся даже от удара о поверхность моря. И они будут взрываться, осыпая прислугу и комендоров, открыто стоявших у орудий, осколочным градом. Это уже была не арифметическая — геометрическая прогрессия превосходства. И всё же…
— Может быть, русские спустят флаг после первых выстрелов? И пока не делают этого из приличия?
Контр-адмирал покосился на командира «Нанивы».
— Передайте на «Асаму»: пусть дадут пристрелочный выстрел.
— Есть!
С «Асамы» ударило шестидюймовое орудие. Всплеск обозначился далеко за кормой «Варяга». Перелёт. — Что русские?
— Молчат.
Уриу протяжно вздохнул. Было бы совсем неплохо начать кампанию с захвата русского крейсера. Адмирал Того прав: такое известие не прошло бы мимо внимани божественного Тенно — императора, а имена первых победителей хорошо западают в память. Проклято упорство русских. Ослиное. Они за него поплатятся!
— Ещё один!
На этот раз японцы положили пристрелочный снаря почти точно. Водяной гейзер вырос из-под самого борта «Варяга» и, подрезанный ветром, обрушился н комендоров третьего орудия. Алёшка Козинцев вытер бескозыркой солёные капли с лица.
— Все целы? Ну, братцы, со вторым вас крещением. Жаль только, на том свете не зачтётся. Поп-то японский!
На левом плутонге не удержались, грохнули. Они ещё смеялись!
На мачте «Нанивы» затрепетали сигнальные флаги. Крейсер сообщал остальным судам расстояние до русских. Матросы оборвали смех. Козинцев припал к opудию, крикнул срывающимся голосом:
— Сейчас вдарят!
Залп главного калибра японской эскадры разодрал сдавленный небом и морем воздух. Часы показывал 11 часов 45 минут.
В боевой рубке спокойно. С первыми выстрелами всю суету как волной смыло: осталась трезвость мысли и холодная злость, без которой ни один бой не выиграть.
Руднев привычно одёрнул мундир. Тяжёлые эполеты в жёлтом мерцании ламп отливали золотым шитьём, стойка воротника подпирала шею. Золотые ножны кортика колотились о бедро. На груди звенела колодка с орденами. Так повелось испокон. В лучшем — на парад и на смерть.
— Японцы начали, Всеволод Фёдорович.
— Вижу. Проследите, чтобы о всех попаданиях в «Варяг» сообщали в рубку незамедлительно. Это крайне важно.
Второй снаряд упал совсем рядом, подняв фонтан воды. В прорезь рубки — не ослышались ли? — залетел смех.
— Весело помирать собрались наши матросы.
Руднев не согласился,
— Почему помирать? Драться.
— Не пора ли и нам начинать пристрелку?
— Пора. — Руднев снял фуражку, оголив высокий, исчерченный морщинами лоб. Перекрестился. — Ну, с богом. Поднять боевые флаги!
Маленькие комочки быстро заскользили по фалам и вдруг развернулись, забились в мускулистом подхвате ветра. На «Корейце» продублировали, и вот уже корабли взывали: «К бою!»
— Эй, на дальномере! Давай дистанцию.
На раскачивающемся марсе — как в вороньём гнезде — дальномерщик Михеев вдавил глаз в присоску оптики. От волнения изображение двоилось, тело на пронизывающем ветру пробивал пот. Успевай только поворачиваться.
Комментариев нет :
Отправить комментарий